Рубиновый лес. Дилогия

– Слушаю, но главного по-прежнему не слышу. – Мелихор вдруг повернулась к Кочевнику. Лицо её, надутое и распухшее от слёз, показалось Кочевнику совсем детским, будто и не было между ними пропасти в две сотни лет. Лямки из золотых цепочек сползали с одного плеча, открывая ямочки под ключицами и ложбинку между грудями, куда Кочевник упорно старался не пялиться (по крайней мере, в такой важный момент). Коса растрепалась, глаза блестели, и Кочевник снова услышал в своей голове «красивая такая, смешная такая, сильная такая», пока она вдруг не сказала: – Мила ли я тебе, Кай? Не как «брат», сестра топору, или как ты там ещё меня назвал, а как… – и добавила едва слышно, благоговейным шёпотом, давая понять, что никогда не произносила этого слова в адрес кого-то прежде: – Ширен?

В тот миг лицо Кочевника познало новый оттенок красного. Он слышал не раз, как Солярис называет точно так же Рубин, и хотя достоверного значения этого слова не знал, зато знал другое: это что-то очень, очень важное, сокровенное, дорогое. Слово, каким не назовут первого встречного, которым дорожат, хранят на устах, словно последний вздох перед смертью.

Ладони покрылись испариной, как у мальчишки, будто он снова впервые взялся за отцовский охотничий лук. В горле встало это трусливое «Нет, ты что, конечно нет!», но Кочевник бы не простил себя, если бы снова увидел, как Мелихор плачет.

Поэтому он кивнул и ответил честно и гордо:

– Нравишься. Как ширнь… ширань… ширен. Короче, да.

Мелихор шумно вздохнула и улыбнулась, демонстрируя оба ряда этих своих острых, как зубцы вилки, зубов, от вида которых у Кочевника каждый раз ухало сердце – сначала от страха, а теперь от облегчения.

Спустя ещё полчаса Кочевник развёл для них костёр, чтобы приготовить большую жирную ящерицу, которую Мелихор поймала для них хвостом, пока они сидели вот так в темноте. А ещё спустя час, когда она не оставила на его лице и чистого места без следа её поцелуев, свернулась калачиком вблизи тепла и задремала, Кочевник задремал тоже. Устроился рядом с ней прямо в золе и пепле, даже не расстилая свой отрез, и накрыл её тяжёлой рукой, сам оказавшись в кольцах серого чешуйчатого хвоста. Она была даже горячее, чем огонь, который трещал у них перед носом, и пахло от неё пряными специями, цветочным мёдом, сладкими спелыми фруктами с горькими косточками, цветами дикими, лесными, как его любимый дом.

Всю жизнь Кочевник жил с мыслью, что должен защищать свою семью, быть им опорой и плечом, на которое можно опереться. Может быть, поэтому Мелихор его так пугала? Потому что сама была опорой для него? Защищала, да не раз: и от разбойников в Ши, когда они прибились не к тому каравану, дабы добраться до Змеиного пролива в его тени; и от горных львов, напавших там же; и от бурь, и от враждебных к людям драконов, и даже от болезней. Выхаживала, вылизывала и зашивала раны, когда он вернулся к ней с торчащей из спины стрелой, позабыв, что нет у него больше удали Медвежьего Стража. Была рядом, когда бы ему ни потребовалось, и всегда оставалась собой.

Верно Кочевник думал тогда у водопада. Мелихор и рядом с обычными девками не стояла. Никакие королевы с ней не могли сравниться. Она предназначалась для него

, и перед ними распростирался весь мир, который им только предстояло увидеть вместе.

5

Свадебный обряд

Месяц нектара в Круге никогда не начинался и не заканчивался спокойно, ибо славился он как самый богатый на свадьбы среди всех месяцев Колеса. Едва провернулось это самое Колесо, едва потёк по туату Дейрдре запах цветочного мёда, едва расселись ирисы по изумрудной траве, как в первую же его ночь в Столице пробил торжественный колокол. Четыре звона для четвёрки богов, приглашающие на церемонию, и ещё один – во имя клятвы, что должны были принести сегодня перед их ликом влюблённые.

Рубин к тому моменту уже не спала, встречала звон, сидя на подоконнике. Днём она отнесла в неметон угощения и драгоценности для бедняков – хорошая примета, – а возвратившись домой, сразу отправилась в постель, следуя завету прибывшей на празднество Маттиолы отоспаться как следует. Тем не менее проснулась от нервов Рубин ещё на закате, задолго до заветной полуночи, и потому разложила перед собой шахматы. Впервые за долгие годы спешить ей было некуда, хотя очень хотелось.