Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Что касается его прозвища, обращаю ваше внимание вот на что. Слово «тишайший» в титуле как Алексея Михайловича, так и Петра Алексеевича (да, он тоже был какое-то время Тишайшим, решительно запрещал так себя именовать, в конце концов преуспел в этом) это слово не означало ни тип правления (что там было тишайшего при Алексее Михайловиче?! Одного раскола вам уже хватит? А еще медные бунты и прочее), ни характер государя. Петрушенька был достойными сыном своего отца, и «тишайшими» по характеру они оба были примерно одинаково, м-да. Есть версия, что Алексей Михайлович был Тишайший потому, что он Украину мирно присоединил. Но нет, дело не в этом. «Тишайший» – это эпитет, который царю давался церковниками как программа действий. Предполагается, что в его царстве будет тишь, гладь и самое главное – божья благодать. То есть это вообще не отражение ни дел в государстве, ни характера правителя. И, как я уже сказала, Петра довольно долго пытались именовать «Тишайшим», но он категорически был против и в итоге запретил. Так вот: «царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, как молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили ко мне и, уразумевше истинну, не стали к прелесной их службе ходить». «Прелестной», разумеется, от слова «прелесть», «прельщать», то есть обольщать. Итак, под влиянием Аввакума многие перестали ходить в церковь.

«И мне от царя выговор был: “власти-де на тебя жалуются, церкви-де ты запустошил, поедь-де в ссылку опять”». Понятная ситуация. Дальше мы снова возвращаемся к нежно мной любимой теме, как всё было тихо и благочинно на Руси-матушке: «…держав десеть недель в Пафнутьеве на чепи, взяли меня паки в Москву… ввели меня в соборной храм и стригли… меня и дьякона Феодора, потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут!»

Итак, Аввакума и дьякона Федора, одного из видных деятелей старообрядчества, расстригли, лишили священнического сана, их проклинают, подвергают анафеме, всё как положено, а Аввакум в ответ тоже проклинает. Вот такая была тишь и гладь в церкви. Далее. «И царь приходил в монастырь; около темницы моея походил и, постонав, опять пошел из монастыря. Кажется потому, и жаль ему меня, да уш то воля Божия так лежит. Как стригли, в то время велико нестроение вверху у них бысть с царицею… она за нас стояла в то время, миленькая; напоследок и от казни отпросила меня». «Великие нестроение», то есть большая ссора, тот же корень в глаголе «расстроиться». На этом у меня выписки закончились, а трагическое окончание его биографии мы уже разобрали, вот вам времена, вот вам и нравы. И вот вам его потрясающая стилистика. Это, безусловно, тот случай, когда текст как таковой всецело перерастает содержание. Того же дьякона Феодора, которого расстригли вместе с Аввакумом, мы читать не будем – а он был ой-ё-ёй какой публицист, что по его расстрижению понятно, и тексты его сохранились. Но его труды не перерастают сам факт раскола. В отличие от несравненного мастера слова Аввакума.

Мы сегодня отпахали полные два часа, но, несмотря на труды наши праведные, мы XVII век всё еще не закончили, в следующий раз нас ждет великая проблема русской поэзии: как она, бедняжка, попыталась родиться и что из этого вышло. Нас снова ждет проблема царя и священников; она нас будет ждать уже не в религиозно-культурном аспекте, а исключительно в контексте бедной-несчастной истории русской литературы. Говоря напоследок, если посмотреть на всю историю России – тут одно губят, тут другое губят, там губят третье. Я одного не понимаю, как в этих условиях наша культура не только выживает, но еще и бурно развивается. А вот поди ж ты…

Лекция 8. «Поэтом можешь ты не быть…»

Нас с вами ждет восемнадцатый век. Но восемнадцатый век, что логично, начинается в семнадцатом. Так что мы с вами сегодня в основном будем говорить о семнадцатом веке, но уже в категориях принципиально новой культуры.