Шепчущий во тьме

Волна шумихи взбурлила весной 1931 года. Тогда покупка новых экстравагантных экспонатов – странных предметов быта и необъяснимо хорошо сохранившихся тел из крипт под почти исчезнувшими, дурнославными руинами замка Фоссефламм во французской провинции Аверуань[75] – привлекла внимание колумнистов к музею. Верная своей политике «хастлерства

[76]», газета «Бостон Пиллар» отправила воскресного репортера осветить случай и дополнить его живописным обзором самого учреждения; и этот молодой человек – звали его Стюарт Рейнольдс – и стал тем, кто впервые разглядел в безвестной мумии потенциал к сенсации, намного превосходившей недавние французские приобретения. Поверхностное увлечение теософией и любовь к трудам таких авторов, как полковник Чёрчвард и Льюис Спенс[77]

, понукали Рейнольдса с особенной трепетностью относиться к любым эоническим реликвиям.

В музее репортер доставил немало хлопот далеко не всегда тактичными расспросами и бесконечными требованиями «подвигать экспонаты», чтобы можно было заснять их в наиболее выгодных ракурсах. В подвальной библиотечной комнате он долго изучал стальной тубус и рулон-манускрипт, подробно снимая их и закрепляя потенциальный успех статьи фотостатическими копиями каждого фрагмента древнего иероглифического текста. Он также попросил показать все музейные книги, имевшие какое-либо отношение к теме первобытных культур и затонувших континентов; над ними он сиживал по три часа на дню, делая заметки, и уходил только тогда, когда требовалось поспеть в Кембридж – чтобы там посмотреть, если на то выдадут разрешение, богопротивный «Некрономикон» из секретной секции в библиотеке Уайденера.

5 апреля статья вышла в «Бостон Пиллар», приправленная снимками мумии, футляра и свитка с иероглифами и выдержанная в напыщенно-бульварном, инфантильном стиле, которого издание придерживалось в интересах своей обширной умственно незрелой читательской аудитории. Полная неточностей, преувеличений и сенсационности, она как магнит притянула флюгер бездумного интереса толпы к новому объекту – и музей, прежде тихий, начал кишеть болтливыми, глазевшими на экспонаты толпами, каких его умиротворенные коридоры дотоле не знали.

Были, конечно, ученые и вполне интеллигентные посетители, несмотря на ребячество статьи – все-таки фотографии говорили сами за себя, – да и многие люди зрелого возраста порой случайно захаживали. Вспоминаю одного очень странного персонажа, появившегося в ноябре: смуглый мужчина, густобородый, в восточной чалме, голос надтреснутый и какой-то не вполне естественный, лицо до ужаса невыразительное, на неуклюжих руках – белые нелепые рукавицы. Явился он якобы из трущоб Вест-Энда и представился мне как «Свами Чандрапутра[78]

». Мужчина оказался невероятно эрудирован по части оккультных наук, и его, кажется, искренне и глубоко взволновало примечательное сходство между иероглифами манускрипта и некоторыми знаками, символами древнего и позабытого мира, о котором, как Свами утверждал, «многое можно выведать, доверившись интуиции».

К июню слава мумии и свитка распространилась далеко за пределы Бостона, и в музей начали поступать просьбы сделать ту или иную фотографию экспоната от оккультистов, самопровозглашенных колдунов и прочих исследователей таинственного. Нашей дирекции это не нравилось – мы, ученые, по большей части лишены симпатий к оторванным от жизни мечтателям и разной фантастике. Однако же это не мешало нам вежливо отвечать на все запросы. В результате этой нашей любезности в «Оккультном обозрении» появилась весьма профессиональная и подробная статья известного новоорлеанского мистика Этьена-Лорана де Мариньи. В ней утверждалось полное тождество некоторых путаных геометрических рисунков на металлическом футляре и иероглифов со свитка с идеограммами ужасного значения (скопированными с древних монолитов или обрядовых реликвий, бытующих у глубоко законспирированных эзотерических орденов), приведенными в запретной «Черной Книге» и в «Невыразимых культах» Фридриха Вильгельма фон Юнцта. Мариньи ссылался на жуткую смерть фон Юнцта в 1840 году, последовавшую за публикацией его трудов в Дюссельдорфе, и комментировал леденящие кровь легенды и прочие в достаточной степени подозрительные источники информации, которыми пользовался ученый, и подчеркнул огромную актуальность историй, с которыми фон Юнцт связал большинство воспроизведенных им чудовищных идеограмм. Никто не мог отрицать, что эти рассказы, в которых прямо упоминались тубус и манускрипт, содержали замечательные свидетельства прямой связи с артефактами в музее. Притом они отличались такой захватывавшей дух небывалостью – описывая невероятные перемещения во времени и сюрреальные гротески забытого древнего мира как нечто само собой разумеющееся, – что проще было пренебречь ими как достойной восхищения сказкой, чем поверить.