Шепчущий во тьме

Один был бирманцем, другой – с острова Фиджи, и обоих в полиции уже знали как проповедников сомнительных религиозных учений из гетто. Оба расстались с жизнью, и чем дольше мы смотрели на мертвецов, тем более убеждались: смерть, постигшая их, не была легкой или милосердной. На их темных лицах отпечатался такой нечеловеческий ужас, что сам старший полицейский чин признался: он никогда не видел ничего подобного.

В состоянии их мертвых тел имелись заметные различия. Бирманец скорчился у самой витрины, откуда был аккуратно вырезан кусок стекла. В его правой руке был зажат рулон голубоватой пленки, испещренной серыми иероглифами, – очень и очень похожий на тот, что хранился у нас в библиотеке (впрочем, последующий тщательный осмотр выявил ряд мелких различий). На теле не было никаких следов насилия, и, учитывая агонизирующее выражение на перекошенном лице, мы смогли только заключить, что мужчина, вероятнее всего, пал жертвой сильнейшего испуга.

Фиджиец же, даже будучи мертвым, умудрился напугать нас самих. По смертельной серости некогда черного, искаженного страхом лица и костлявых рук, одна из которых все еще сжимала электрический фонарик, сразу было ясно, что нас ожидает пренеприятный сюрприз, однако мы оказались не готовы к тому, что предстало перед нами, когда офицер полиции дрогнувшей рукой перевернул труп лицом кверху. И сегодня не могу думать о том зрелище без страха и отвращения. Незадачливый взломщик, задумав неведомое злодейство, вряд ли и сам полагал, что волею неведомого колдовства обратится в задубелую пепельно-серую пародию на себя самого и во многих отношениях уподобится огрубевшей древней мумии, по-прежнему покоившейся в разбитой стеклянной витрине.

Но это было еще не самое худшее. Худшее заключалось в том, что состояние мумии привлекло наше внимание даже прежде, чем мы склонились над трупами. Не было и речи о мелких и малозаметных изменениях – теперь мумия

радикально изменила свою позу. Руки опустились и более не закрывали ее покоробленный лик, а отвратительные выпуклые глаза – Боже, помилуй! – широко распахнулись и теперь, казалось, пристально оглядывали двух иностранцев, преставившихся не то от испуга, не то от чего-то гораздо более скверного.

Этот недвижный, леденящий взгляд мертвой рыбы будто гипнотизировал и преследовал нас все время, пока мы осматривали лежавшие на полу трупы. Его воздействие на наши нервы было дьявольски странным: мы постоянно испытывали непонятную застылость во всем теле, затруднявшую простейшие движения. Эффект отчего-то развеялся, стоило нам сгрудиться у принесенного бирманцем свитка с иероглифами. Я чувствовал, как мой взгляд помимо воли обращается к ужасным глазам мумии в стеклянной витрине, и когда, осмотрев тела, я снова вернулся к ней, мне привиделось кое-что странное на бликующей поверхности глазного яблока с мутным, но в остальном вполне сохранившимся зрачком. Чем дольше я вглядывался, тем больше убеждался, что зрение меня все-таки не обманывает… Наконец, борясь со странным покалыванием в словно бы затекших руках и ногах, я спустился к себе в кабинет за мощным дихроскопом. Вооружившись этим инструментом, я предпринял дотошный осмотр застывших зрачков, пока мои коллеги с интересом толпились поблизости.

Я прекрасно сознавал, что после смерти человека сетчатка глаза не способна сохранить последнее увиденное изображение; оптография – крайне сомнительная отрасль науки. Но стоило мне расположить линзу над глазом мертвеца, как я понял, что не вижу отражения в нем выставочного зала. Более того, я с ужасом осознал: то, что казалось остекленевшим глазом, уже не вполне им являлось – странный процесс петрификации превратил жидкость, заполнявшую переднюю и заднюю камеры глазного яблока, в какой-то сложно устроенный минерал, по структуре напоминавший сегмент трубки калейдоскопа. До сих пор не возьму в толк, какого рода воздействие превратило этот материал в подобие стереопары, какая сила выбороздила внутри него сложный узор, под определенным углом образующий бесцветное, угадывавшееся скорее по очертаниям изображение, набор нечетких фигур и силуэтов. Не знаю, какое колдовство использовали два ночных гостя, чтобы увидеть его (а речь шла именно о колдовстве, поскольку в карманах убитых страхом мертвецов не нашли ни одного сложного оптического прибора). Знаю только одно: лихорадочно прилаживая к трубке дихроскопа дополнительную линзу, я смог различить еще много деталей, открывшихся далеко не сразу, и собравшиеся эксперты впоследствии слушали мой сбивчивый рассказ об увиденном, храня мрачное молчание. В Бостоне, в 1932 году, мне, человеку, было явлено нечто принадлежавшее неизвестному, всецело чуждому миру, память о котором стерли тысячелетия.