Шепчущий во тьме

Эндрюс отсутствовал дольше, чем я ожидал. Когда он вернулся почти через четыре месяца, в начале ноября, я хотел, чтобы он поскорее осмотрел меня, – проказа дала на моей коже первые зримые всходы. Болезнь вошла в ту стадию, когда нельзя было попадаться посторонним на глаза без опаски разоблачения. Но мои тревоги оказались незначительны в сравнении с восторгом Эндрюса насчет некоего нового плана, который он вынашивал в путешествии, – плана, осуществимого с помощью любопытного препарата, выторгованного у негра-лекаря на Гаити. Когда он объяснил, что опыт с этим препаратом будет поставлен на мне, я было встревожился – но, откровенно говоря, мое и без того плачевное положение мало что могло ухудшить всерьез. Я уже не раз подумывал о том благостном забвении, которое сулили револьвер, приставленный к виску, или прыжок с крыши особняка на холодные плиты, мостившие внутренний двор.

На следующий день после приезда, в уединении тускло освещенного кабинета, Эндрюс изложил свой дерзкий замысел целиком. Он отыскал на Гаити лекарство, формулу которого планировал разработать позже, вызывавшее состояние «мертвого» сна у любого, кто его принимал: испытуемый погружался в настолько глубокий транс, что его ошибочно принимали за покойника. Все мышечные рефлексы, включая дыхание и сердцебиение, на время полностью прекращались. Эндрюс утверждал, что много раз видел, как действует на гаитян это средство: человек погружался в сон на несколько дней и оставался таким же неподвижным, как любой усопший. Такая «приостановленная жизнь», пояснял Эндрюс, не обличается и самыми тщательными осмотрами врачей. Он сам, в полном соответствии со всеми известными процедурами, был вынужден признать людей под воздействием того лекарства мертвыми. Он также утверждал, что их тела выглядели в точности как трупы – в случае длительного анабиоза у них отмечались даже слабые признаки rigor mortis[83]

.

Некоторое время его цель казалась не совсем ясной, но, когда весь смысл его слов стал очевиден, я почувствовал слабость и тошноту – и вместе с тем испытал облегчение, ибо он сулил мне по крайней мере частичное избавление от проклятия, спасение от затворничества и позорной смерти от ужасной проказы. Вкратце план Эндрюса состоял в том, чтобы ввести мне сильную дозу наркотика и пригласить местного доктора засвидетельствовать меня как мертвого, а также позаботиться о том, чтобы я был похоронен в ближайший срок. Эндрюс был уверен, что при небрежном осмотре симптомы проказы не будут выявлены – с тех пор как я заболел, прошло чуть больше года, в то время как устойчивому разложению тканей зачастую требуется семь полных лет, чтобы проявиться обширно.

Позже, сказал он, наступит «воскрешение». После моего погребения на семейном кладбище – рядом с моим столетним домом и всего в четверти мили от его собственного древнего имения – им будут предприняты соответствующие шаги. Когда статус покойника будет закреплен юридически, а известия о моей кончине получат огласку, Эндрюс тайно вскопает могилу и снова перенесет меня, по-прежнему живого и невредимого, в свое жилище. План выглядел смелым и, откровенно говоря, рискованным, но мне давал единственную надежду хотя бы на долю свободы, – так что я принял его предложение, пусть и с вящей опаской. Что будет, если эффект транса ослабнет, когда я еще буду лежать в могиле? Что, если коронер выявит наш с Эндрюсом подлог и воспрепятствует моему погребению?

Таковы были лишь некоторые из вопросов, терзавших меня накануне эксперимента. Хотя смерть гарантированно освободила бы меня от мучений, я боялся, что она окажется даже хуже, чем мои страдания от болезни; боялся, несмотря на то что тень от ее косы то и дело падала на меня и стала чем-то почти привычным.

На счастье, я был избавлен от тягот созерцания собственных похорон и панихиды. Судя по всему, план Эндрюса успешно претворился – вплоть до того, что никто не захотел-таки вскрывать меня. После первой дозы яда с Гаити я, как и предрекалось, провалился в полупаралитическое состояние, а за ним – в глубокий, черный, как сама тьма, сон. Препарат был введен в моих покоях, и Эндрюс заверил меня перед этим, что при официальном осмотре тела назовет причиной смерти паралич сердечной мышцы на фоне нервного срыва и всяко постарается убедить в верности такого диагноза врачей. Само собой, он не допустил бальзамирования, и вся процедура, приведшая к моей тайной транспортировке с кладбища в его ветшающее поместье, заняла трое суток. Поскольку мое тело было похоронено поздно вечером третьего дня, Эндрюс забрал его той же ночью. Он тщательно скрыл все следы, уложив кладбищенский дерн в точности так же, как это было сделано накануне похоронной бригадой. Старый дворецкий Саймс, поклявшийся быть немым как могила, помогал ему в этом кощунственном предприятии.