Шепчущий во тьме

Солнце сияло с неба, казавшегося мне почти черным в своей безоблачной жестокости; в небе словно отражалась чернильная топь под моими ногами. Пробираясь ползком к своей лодке, я понял, что мое положение может объяснить лишь одна теория. Возможно, после некоего грандиозного извержения вулкана часть океанского дна поднялась на поверхность, обнажив местность, в течение миллионов лет скрытую под бездонной толщей воды. Протяженность этой новой земли вокруг меня была столь огромна, что я, даже напрягая слух, не мог различить самого отдаленного шума океана. Не было и морских птиц, которые должны были слететься на падаль.

Несколько долгих часов я размышлял и строил планы, сидя в тени лодки, которая лежала на боку, давая хоть какое-то укрытие от медленно ползущего по небу солнца. В течение дня почва утратила вязкость и некоторое время спустя должна была подсохнуть вполне достаточно для пешей прогулки. Ночью я почти не спал, а на следующий день собрал немного еды и воды, готовясь к путешествию на поиски пропавшего моря и возможного спасения.

На третье утро я обнаружил, что почва достаточно подсохла, чтобы шагать по ней без особых трудностей. Зловоние рыбы сводило с ума, но я был слишком погружен в мысли о более серьезных вещах, чтобы обращать внимание на такие мелочи, и отважно шагал вперед к неведомой цели. Весь день я неуклонно двигался на запад в направлении отдаленного холма, который отчетливо выделялся на фоне окружавшей пустыни. Потом я остановился на ночлег, а наутро продолжил путь к холму, хотя он казался ненамного ближе, чем в тот миг, когда я начал свое путешествие. К вечеру четвертого дня я достиг подножия холма, который оказался намного выше, чем представлялось издали; с другой стороны подножия лежала глубокая расселина. Слишком уставший для восхождения, я лег отдыхать в тени холма.

Не знаю, почему в эту ночь мои сны были особенно дикими, но, когда ущербная горбатая луна поднялась над равниной на востоке, я пробудился в холодном поту и решил больше не спать. Сновидения, пережитые мною, были слишком ужасны, чтобы я рискнул увидеть их еще раз. В мерцании луны я понял, что зря путешествовал днем. Без иссушающего солнечного жара путь отнимал бы куда меньше сил; теперь я чувствовал, что вполне могу совершить восхождение, непосильное при солнечном свете. Подхватив свою ношу, я начал карабкаться на возвышение. Я уже говорил, что однообразие окружавшей равнины вселяло в меня смутный ужас; но этот ужас еще более усилился, когда я поднялся на холм и заглянул на другую его сторону, в бездонную впадину или каньон, чьи темные уступы еще не могла осветить луна, не достигшая своего апогея. Я ощутил себя на краю света, склонившимся над бездонным хаосом вековечной ночи. Увиденное навевало воспоминания о «Потерянном рае» Мильтона – об ужасающем падении сатаны сквозь неописуемые темные миры.

Когда луна поднялась выше, я разглядел, что склоны расселины не так отвесны, как показалось сначала. Выступы и отдельные камни образовывали достаточно легкий спуск, а через несколько сот футов местность становилась более пологой. Охваченный внезапным порывом, который не мог толком объяснить, я с трудом спустился по камням и очутился на пологом склоне внизу, вглядываясь в стигийскую бездну, куда не проникал ни единый луч света.

Внезапно мое внимание привлек громадный предмет на противоположном склоне, возвышавшийся над моей головой примерно на сотню ярдов; в лучах восходившей луны он отливал белизной. Я уверял себя, что это просто гигантский камень, но не мог отделаться от мысли, что его форма и положение не были делом рук одной лишь природы. Ближайшее рассмотрение наполнило меня нескрываемым возбуждением; невзирая на величину странного предмета и его пребывание в океанской бездне со времен юности мира, у меня не было сомнений, что этот монолит являлся объектом труда и, возможно, поклонения живых и мыслящих существ.

Изумленный, напуганный, испытывая трепет, свойственный первооткрывателям и ученым, я внимательнее огляделся вокруг. Луна, почти достигшая зенита, озарила своим таинственным сиянием скалистые уступы, окружавшие бездну, и оказалось, что в расселине плещется вода, уходившая вдаль в обоих направлениях и почти доходившая до моих ног. На другой стороне волны омывали подножие циклопического монолита, на поверхности которого я теперь мог разглядеть надписи и грубые резные изображения. Письмо было неизвестной мне системой иероглифов, не похожих на виденные мной в книгах и состоявших в основном из морских символов: рыб, угрей, осьминогов, крабов, моллюсков, китов и тому подобного. Некоторые рисунки явно изображали морских существ, неизвестных в наше время, но я вспомнил, что видел их разложившиеся останки во время странствия по поднявшейся из волн равнине.