Шепчущий во тьме

Однако прежде всего меня ужаснули резные барельефы. Легко различимые за покровом прибывающей воды благодаря своим размерам, они вполне могли вызвать зависть Гюстава Доре. Мне показалось, что они изображают человекоподобных существ; те резвились, как рыбы, в подводных гротах или совершали обряд в монолитном храме, который, судя по всему, тоже находился на дне океана. Их лица и очертания я не решаюсь описать детально, поскольку от одного лишь воспоминания об этом начинаю терять сознание. Превосходившие воображение По или Бульвера, они дьявольски напоминали людей, хотя обладали перепончатыми руками и ногами, очень широкими и толстыми губами, выпученными глазами и другими особенностями, еще более отвратительными. Странно, что они были изображены с явным нарушением пропорций: одно из созданий на барельефе убивало кита, который лишь немного превосходил его размером. Оценив гротескные черты и необычные размеры изображенных существ, я счел их выдуманными божествами, которым поклонялось какое-то примитивное племя рыбаков или моряков; племя, последние представители которого исчезли задолго до появления пращуров неандертальцев. Охваченный страхом при взгляде на столь отдаленное прошлое, куда не простирались теории самых смелых антропологов, я глядел на луну, бросавшую странные блики на сонную поверхность канала передо мной.

И тут я увидел его. Лишь слегка вспенив поверхность, из черневших вод показалось нечто. Оно было громадным, ростом с Полифема[18]

, и омерзительным – как две капли воды походившим на кошмарное существо с каменного монолита, к которому тянуло свои мощные чешуйчатые руки. Крепко обхватив монолит, оно склонило свою ужасающую голову – и, надо думать, заговорило мерными утробными звуками. Думаю, в этот момент я и лишился рассудка.

Я мало что помню о своем паническом подъеме по склону, как и о безумном странствии обратно к оставшейся на берегу лодке. Мне кажется, что бо́льшую часть времени я пел, а когда уже не мог петь – дико хохотал. Смутно припоминаю: когда я достиг лодки, начался страшный шторм; во всяком случае, я слышал раскаты грома и другие звуки, говорившие о предельном буйстве природы.

Я пришел в себя в госпитале в Сан-Франциско, куда был доставлен капитаном американского судна, подобравшего мою лодку в открытом океане. В бреду я много говорил, но на мои речи почти не обращали внимания. Мои спасители ничего не слышали ни о каком поднятии земли в Тихом океане, и я не стал настаивать на том, во что все равно никто бы не поверил. Однажды я встретился со знаменитым этнологом и удивил его настойчивыми расспросами, касавшимися легенд филистимлян о Дагоне, или Боге-Рыбе; обнаружив, что этот ученый безнадежно ограничен, я оставил его в покое.

По ночам, особенно когда луна ущербна и горбата, я вновь и вновь вижу его. Я попробовал морфий, но наркотик давал только временное успокоение и к тому же заключил меня в оковы безнадежного рабства. Поэтому я твердо намерен покончить со всем этим, оставив напоследок полный отчет для информирования или, быть может, развлечения моих современников. Часто я спрашивал себя, не было ли все это чистой фантазией, следствием солнечного удара, поразившего меня в лодке после бегства с немецкого рейдера, – но ответом мне неизменно было ужасающе живое видение. Я гнал от себя мысли о безымянных тварях, которые, быть может, в этот самый миг ходили или ползали по скользкому морскому дну, молились их древним каменным идолам и вырезали собственные омерзительные подобия на обелисках из пропитанного водой гранита. Мне видится день, когда они восстанут из пучины и протянут свои склизкие когти к горлу запуганного, истощенного войной человечества, – день, когда земля уйдет на дно, и темные океанские валы сомкнутся над вселенским хаосом.

Конец близок. Я слышу шум у двери, словно в нее протискивается чье-то гигантское скользкое тело. Им не найти меня… О боже, эта рука! В окно! В окно!

Перевод Вадима Эрлихмана

Примечание