Сквозь седые хребты

Переселенцы. Разномастная толпа. Кто в ичигах, кто в лаптях, кто в обуви из стеганой материи, как у хунхузов. В плащах, ватных телогрейках, пиджаках и прочих одеждах. Соорудив на скорую руку временные жилища в виде палаток и шалашей из жердей и травы, глинобитных на манер китайских фанз избушек и просто землянок, зачастую впроголодь, мужики рубили лес, катали тяжелые с грунтом и колотым камнем тачки. И никто не задумывался, смогут ли выжить в этих условиях, не слягут ли в болезнях. Согревала, тем самым, спасая, надежда на завтрашний день. Каким он будет, никто себе ясно представить не мог. Надежда выражалась тем, что после окончания строительства железной дороги, куда они приехали издалека исключительной по своей воле, можно будет, наконец, разогнуть натруженные спины и подумать о дальнейшей нормальной жизни.

Размышляя о пришлых людях, Размахнин вспоминал низко осевшие по самую ватерлинию суда, медленно плывущие по реке. Притихшие пассажиры на палубе молча взирали на окружавшую дикую тайгу. Низкие заливные луга уступали место скалистым угрюмым сопкам. Загоревшие бронзовые лица переселенцев светлели при появлении на берегах поселений. На возвышенности меж деревьями белели стены церквушек. Слышался отрывистый собачий лай. Топились деревенские печки. Пахло дымом. Иные пассажиры даже ощущали запах печеного хлеба. Деревеньки проплывали мимо и оставались позади бортов. И опять тянулись крутолобые лысые или поросшие густым хвойным лесом сопки, переходящие вдалеке в отроги высоких хребтов. Когда закатывалось солнце, они щетинились верхушками громадных вековых сосен, которые, будучи молодой зеленой порослью, видели здесь первых сибирских землепроходцев.

Большинство пассажиров пароходов, плывущих по Шилке, испытывали чувство тягостного ожидания, какое-то раздвоение в настроении. Кто-то, возможно, теперь бы не решился, предложи ему господин вербовщик столь дальний неведомый путь, да уж поздно. «Вон, в какую глухомань сибирскую забрались…» А кто-то, более решительный характером, махнул рукой, как отрезал: «Была, не была, куда кривая вылезет…»

Пароход, который тянул за собой на стальном канате-буксире груженную деревянными ящиками, железными конструкциями, мешками с цементом тяжелую баржу, трубил длинным густым гудком. Матери теснее прижимали к себе молчаливую детвору. Отцы решительнее натягивали глубже на голову картузы и шапки, вглядываясь в чужие незнакомые окрестности. Гудок повторялся еще и еще, и от его звука становилось волнительно всем, кто находился на верхней палубе. Люди с беспокойством начинали двигать пожитки и нехитрый скарб. Помощник капитана сообщал, что вот-вот покажется за широким плесом сретенская пристань…

Переселенцы, прибывающие на строительство, осваивались на месте быстро. В стороне от магистрали на глазах вырастали целые поселки примитивных землянок и лачуг. На тех участках, где дело шло к завершению, начинали рубить для рабочих жилые дома, которые по-военному называли казармами. Одновременно разбивали земельные участки под огороды, обозначая их контуры деревянными колышками.

Мелкий кустарник вырубали топором, корневища мелких деревцев корчевали ломиками. Затем на несколько раз перекапывали землю лопатами, тщательно выбирая куски толстого и плотного, переплетенного крепко травой дерна. С пеньками от редколесья приходилось повозиться. Их выжигали, раскладывая костры. С прокопченных едким дымом людей в три ручья катился пот. Медленно, очень медленно отступала тайга.

Особенно волнующее чувство охватывало приезжего человека, когда он оказывался на вершине ближней от магистрали сопки. Земляная насыпь в таежной просеке то опускалась в распадки и тянулась вдоль берега реки, то, тесно прижимаясь к скалам, пряталась в гранитных выемках.

«С таким-то великим трудом поднять и освоить здешнюю землю, чтобы после все бросить и вернуться в свои нищие лапотные деревни? – продолжал размышлять Емельян Никифорович о переселенцах, к которым все искренней проникался душой. – Да ни за что не бросят. Здесь, в Сибири, корни пустят. Из-за того и бьются с мужицкой одержимостью, отвоевывая себе пространство у тайги. И кто, окромя их-то, будет после обслуживать железную дорогу? Не казаки же сюды оторвутся от своих станиц? Они-то наоборот больше полагались на гужевой транспорт, нежели на „железку“. Да и расселились в основном по югу Забайкалья. Их дело пахать и сеять, растить и убирать хлеба, нести службу на верность отечеству, всегда находясь в полной готовности выступить против завоевателя-басурмана. У казаков свои заботы-хлопоты. Некогда с тачками да лопатами в сопках ковыряться…»