Сквозь седые хребты

Сухой валежник хрустел под ногами, как тонкий осенний ледок на замерзших ключах. По вершине сухостоев порывами гудел ветер. В переходе от дня к ночи скрыто что-то таинственное. В такое время суток в тайге становится сумрачно и даже жутко. Особенно для одинокого путника. Надо родиться и прожить много лет, ежедневно соприкасаясь с природой, чтобы не замечать в себе подобного тревожного чувства. Должно быть, подобные ощущения испытывает человек, оказавшись, наоборот, в громадном каменном городе, пусть даже залитом ярким морем электрического света. Там тоже свои особенности, связанные не всегда с приятным мироощущением.

В редколесье сгущались сумерки. Чернело небо. Еще полчаса, и на таежные окрестности ляжет глубокая темень. Настанет ночь. Все утихнет на покой. В поселке строителей погаснут огоньки керосиновых ламп. Затухнут, прогорев, костры. А утром окрестности недостроенной магистрали вновь оживятся.

…Грунт для подсыпки железнодорожной насыпи брали рядом с дорогой, копая длинные корытообразные углубления, называемые широкими резервами. Их заполняло после дождей. Со временем углубления зарастали камышом. Собирая лишнюю воду, резервы осушали прилегающие участки местности. Особенно осенью, когда от обильных осадков земля рядом с железнодорожным полотном превращалась в жуткую топь. Осень считалась самым трудным периодом для рабочих. С утра до вечера хмурое небо затянуто серовато-белесыми низкими тучами. Несметные полчища комарья и мошки истязали все живое. Мало помогали разложенные по трассе дымокуры. При осеннем слякотном безветрии дым нехотя полз кругами, забиваясь в нос и глотку, не давая дышать и вызывая сухой, выворачивающий нутро кашель.

Старшим в бригаде всегда оставался Гаврила Лыков. По главной причине, что остальные подчинялись ему безропотно и слушались даже лучше, чем Степана. Начальство об этом знало. В то же время подчинение происходило не от животного страха перед физической силой Гаврилы, а больше, может быть, от каких-либо внутренних порывов уважения к этому грозному на вид здоровяку. Оставаясь за старшего, Гаврила Лыков не чурался тяжелой и черной работы. Наоборот, он выполнял поденщину в полтора-два раза выше остальных. При погрузке леса подставлял свое мощное плечо непременно под комель. Переносил шпалы не вдвоем, а в одиночку.

Трудились до позднего часа. Спиленный на просеке лес поставлялся на пилораму Размахнину. Шпалы требовались в большом количестве. Десятники подгоняли: «Давай! Давай!»

Немного распогодилось. Ветер рассеял надоевшие, похожие на клочья грязной ваты, дождевые тучи, но небо оставалось тусклым.

Лесная деляна. Пахнет свежим смольем. Желтый штабель гладких бревен, ошкуренных топорами. Их на конных подводах отвозят к железнодорожному пути. После распиловки часть древесины идет на шпалы. Часть перегружают на платформы и доставляют в размахнинский цех по производству пиломатериалов.

Среди деревьев на просеке мелькают фигурки лесорубов. Вжикают пилы, стучат, отзываясь десятками ударов, звонкие топоры. Зычными окриками рабочие предупреждают друг друга о падении огромных ветвистых лиственниц.

– Побе-ре-гись!! – выпучив глаза, кричит мужик с рыжей бородой. Подпиленное дерево, со свистом рассекая воздух, глухо ударяется о землю. Разлетаются в стороны попавшие под его тяжесть сучья и мелкие ветки, стегая по листве ближних кустов. Лиственница угодила на большой муравейник, расплющив его по земле.

– Ишь ты, разорили мурашиный домик-то! – кричит кто-то на ходу, всматриваясь в черных насекомых, густо облепивших ствол упавшего дерева.

– Ничего, другой себе до зимы построят. Глянь, как гоношатся. Волнуются, небось, – вторит лесорубу второй, смахивая с рябого лица крупные горошины пота. – Так и мы, как они, хлопочем о своем, слышь? – обратился говоривший своему напарнику по артели. Тот махнул рукой, не отрывая цепкого напряженного взгляда от соседней подпиленной лесины, которая вот-вот сорвется с мертвой точки и устремится к земле.

Гудят пауты. Здесь их меньше, чем у реки. У воды роятся тучами. Беда тому, кто надумал оголиться и окунуться в воду. Пауты особенно липнут жгучими жалами к мокрому телу.

Очередная лесина на миг замирает, будто примериваясь, куда ей удобнее рухнуть. Начинает медленно заваливаться на сторону, не совсем туда, куда ее направляют, толкая длинным шестом в скользкий ствол.

– Бере-ги-ись!!!

Мужики успевают отбежать. Столетняя лиственница, круша своей мощью тонкие стволики молодой поросли и подминая кусты жимолостника, тяжело падает совсем рядом. Не один десяток лет проживет она как бы второй жизнью, найдя себе ложе в земляной насыпи железной дороги.