Сквозь седые хребты

Давно ничего не было известно о судьбе товарищей по читинской организации РСДРП. Живы ли? Да и по-прежнему ли столь одержимы теми идеями, которые в свое время не давали заснуть до утра, и бессонная ночь проходила в жарких дебатах? И что вообще по большому счету творится в мире? Об этом Иван Буров знал лишь отрывочно, получая самые скупые случайные сведения от тех или иных людей. И то, большей частью эта информация касалась экономической стороны жизни российского общества, а не политической. В Забайкалье и Приамурье строилась железная дорога, которой он, по сути, посвятил лучшие годы своей жизни. Благодаря революционной настроенности, за которую и угодил на каторгу. Может быть, действительно, смута придет и уйдет, а дорога останется? А в самом слове демонстрация неслучайно заложено понятие демон?

– О чем думу думаешь, Иван? – спросил его подошедший товарищ из землекопов.

– Вот и осень. Скоро еще одна зимовка.

– Интересно, какая по счету? Если с конца считать?

– Думаю, не последняя.

– Слушай, Иван, ты о декабристах что-нибудь слышал?

Буров даже вздрогнул. С интересом глянул на товарища.

– И слышал, и читал. Еще в Чите. Там много чего памятного о них осталось. Казематы, в которых сидели, церковь…

– Да ну ты, шутишь, небось? Раз они против государя шли, значит против веры. А потому антихристы?!

– Нет, друг мой, ошибаешься. Декабристы – люди глубоко православные. Смысл их идеи в переустройстве общества. Многие были военными, воевали с французами. И что же они увидели после победы? Мужики, служившие верой и правдой, сняв солдатскую форму, вновь оказались подневольными и полукрепостными людьми, в нищете и прозябании. Под гнетом помещиков… А что этот вдруг такой интерес возник?

– Ты, Иван, сам, небось, догадался, почему к тебе с такими вопросами лезу. Ты ведь не по разбойному делу получил столько каторги?

– Не по разбойному. Верно. Только, полагаю, декабристов со мной сравнивать – большая для меня честь. Не вышел я ничем, чтобы под таких людей примериваться. Это, брат ты мой, такие личности. Это история государства российского, – Буров поднял вверх указательный палец, обмотанный грязной тряпочкой. На днях нечаянно саданул топориком. Смазал свежей смолой, замотал. – Иностранные языки каждый знал по нескольку.

– Шибко интересно рассказываешь, – товарищ подполз на коленках ближе. – И как только они мозги не поломали? Умные-то они, поди, точно умные были, да вот положили начало тутошней каторге.

– Да, нет. Первым был святой Аввакум. Правда, как бы не в прямом смысле, но томился здесь, в Сибири, за свои убеждения.

– Кто же это? Вроде, не слышал…

– Как бы объяснить? Вероотступник по чисто идейным соображениям, по своим, как сейчас бы сказали, политическим мотивам.

Увлеченный рассказом Бурова, его подельник по артели землекопов, правда, из вольнонаемных переселенцев, еще ближе подсел к Ивану:

– А твоя организация, за которую ты здесь столько отчалдонил, за какую эту самую…

– Идею?

– Ага. Да ты не бойся. Ты ж почти вольный. Поселение – это уже не каторга и не тюрьма. Вместе вон и на карьере работать позволили.

– Вот наше начальство горячо убеждено в необходимости строительства железной дороги в здешних краях.

– Ну?

– Я и мои товарищи, что были со мной прежде, тоже понимаем и убеждены, что надо развивать жизнь в новых землях. Но мы эту цель представляем по-другому.

– А как?

– Строить надо. Много чего строить. И железные дороги, и заводы с фабриками. И новые города. Но строить без массовой эксплуатации народа, без разделения общества на богатых и бедных. Вот в чем соль. Понятно? Наша идея – нечто большее по сравнению с железнодорожной магистралью. Мы мечтали о новой, совсем иной жизни России. Чтобы каждый имел на столе и хлеб, и масло. И каждый ребенок родился в семье свободным человеком, свободным от нищеты и бескультурья. Все будут одинаково жить, одинаково одеваться, учиться. Кто, как не сам человек способен изменить сложившуюся веками несправедливость: родился в семье богатых, значит, будешь обеспечен всем, а если в семье бедняков, значит, обречен и ты, и твои дети на голодную и холодную беспросветную жизнь, даже не жизнь, а жалкое существование…

– Эка ловко все разложил по полочкам, – восторженно воскликнул землекоп, яростно почесывая за правым ухом. – И какая же умная голова смогла до такого додуматься? И то верно, чем я хуже купца толстопузого, которому богатство перешло от богатея-родителя?

– Только прошу тебя, друг, никому не слова о нашем разговоре. Не за себя боюсь, за тебя. Сам видишь, какое время, – попросил Буров, который сам не мог понять, почему поведал малознакомому человеку о том, о чем раньше даже заикнуться не мог, не то, что вдаваться в подробности. Предмет подобного разговора мог быть лишь темой для запрещенных прокламаций. Его же задачей было эти самые прокламации, связанные в тугую пачку, переносить, куда надо и передавать, кому велено…