Сквозь седые хребты

Александр Федорович испытывал двоякое сложное чувство. С одной стороны понимал, что взаимность молодых людей за длительное время, проведенное в разлуке, вероятно, не остыла. И это обстоятельство говорило о многом, в какой-то степени оправдывая намерение Ирины. С другой стороны, как всякий любящий и заботливый отец, полковник опасался самой дороги, дальней и неизвестной. Эта тревога подогревалась многочисленными публикациями в прессе, которые были одна противоречивей другой. В иных корреспонденциях звучали весьма лестные дифирамбы, что в связи со строительством железной дороги жизнь за Байкалом меняется в лучшую сторону. В других статьях не менее известные в Петербурге авторы утверждали следующее: «Сибирь всегда была для России глубоким мешком, в который опускались наши социальные грехи и подонки в виде каторжных и ссыльных…»

Один из хороших знакомых полковника только что получил в письме из Сибири от родственников газету «Восточное обозрение». Зная возросший интерес Александра Федоровича к событиям на востоке России, дал почитать.

«С проведением железной дороги старая знакомая нам Сибирь исчезнет навсегда и это пройдет весьма быстро. Образуется новая Сибирь, которая сплотит те разрозненные и ослабленные элементы, из которых слагается сибирское общество. Поселенцы, ссыльные, люди легкой наживы, темные плуты и аферисты найдут себе новое дело, когда пойдут первые поезда. Они вместе с массой других им подобных со всех концов империи захватят в свои руки всю торговлю и всякую промышленность. Железная дорога породит период спекуляций самых мошеннических, какие когда-либо имели место среди общества. Так что, со строительством дороги, наряду со спекулянтами, грозой всему станет каторга и уголовники».

Разумеется, от подобного рода откровений автора газетной публикации полковнику стало совсем не по себе.

– Пойми нас, Иринушка дорогая, – обращался он всякий раз к дочери, надеясь отговорить от задуманного. – Подвергать себя такому риску? Не веришь мне, поверь газетам. О тамошнем крае такое пишут…

Конечно же, больше мужа была расстроена всем происходящим матушка Эльвира Софроновна.

– Разве нельзя подождать, доченька? Смотришь, Алексей Петрович и сам подъедет? Насколько известно из газет, строительство идет к завершению.

– Маменька с папенькой! Миленькие мои и любимые! Мне уж самой так хочется увидеть тот край, о котором Алеша пишет и где он уже находится столько времени! Много хорошего и совсем далекого от того, о чем вы прочли в газетах, сообщает он в своих письмах. Право, дать вам убедиться в том я не могу по одной простой причине, что они личного характера. Хотя отдельные мысли и смогут иметь для вас весьма большой интерес.

– Ну, хорошо, – переглянувшись между собой, согласились родители.

– Давайте сядем удобнее и спокойно послушаем, – сказал Александр Федорович. Где-то в самой глубине души он начинал проникаться интересом к тому, о чем, собственно, и шла речь. И в данный момент на всякий случай успокаивался внезапно возникшей мыслью сопроводить дочь в поездку надежным и верным для их семьи человеком…

…После разговора Ирина уединилась в своей комнате. В желании отвлечься от нахлынувших чувств пыталась что-то читать, но тотчас же возвращала томик на книжную полку. Музицировать тоже не хотелось. Перебирая вынутые из заветной шкатулки письма, она вдруг вспомнила Рождество прошлой зимой. Тогда долго не было весточек от Алеши. При воспоминаниях об этом, Ирине всякий раз становилось стыдно за проявленные минуты слабости. Причиной молчания оказалась почта, затерявшая в долгом пути следования из Забайкалья два письма. К тому же, как потом объяснил Алеша, и письма те были отправлены с большим перерывом, потому что на строительстве возникли серьезные проблемы, одной из которых стала цинга, поразившая многих рабочих…

Обо всем этом Ирина в ту пору не ведала.

…А по небывало заснеженным петербургским улицам весело и шумно катили сквозь пургу во всех направлениях нарядные экипажи, разбивая копытами наметенные за ночь сугробы. В большом и светлом зале, посередине которого возвышалась великолепно украшенная разноцветными яркими блестящими шарами и мишурой зеленая елка, бурлил народ. Под руку с бравым полковником при золотых погонах и орденах, появилась барышня в пышном белоснежном наряде. На сложенных и завитых над головою дамской прическою волосах сияет звездочкой драгоценная брошь. Гостей много. Разных возрастов. Почтенные господа и дамы, юная розовощекая молодежь. Все в приподнятом настроении. Кто-то, все-таки рождество, примеряет маски. Оживление – шутки, комплименты.

– Честь имею кланяться вашим родителям, – кивнул полковник стройному молодому офицеру, на плечах которого сверкали погоны штабс-капитана. – Каково их здоровье? Надеюсь, все в порядке? А вы как здесь? В смысле, в Петербурге?

– Спасибо, господин полковник, старики в полном здравии. Сейчас на водах в южной здравнице. Я же после маневров. Получил отпуск.

– Отличился?

– Рад стараться, господин полковник.