Сквозь седые хребты

В просторном и хлебосольном доме Размахнина шла гульба. Кешка удачно исполнил распоряжение хозяина, перехватив обоз на перевале и уговорив завернуть именно к Емельяну Никифоровичу. Позже так же вышли из тайги охотники, загодя предупрежденные Размахниным. У тех, и других имелась в таком раскладе определенная выгода. Обозникам – без хлопот распаковаться в заготконторе, а не тащиться вглубь тайги в поисках других промысловиков. Хотя, как известно, овес за конем не ходит, тем не менее, бывало и так, что не охотники выходили к обозу, а снабженцы искали встречи с таежными добытчиками.

Другие рынки сбыта – казачьи поселки – сильно не радовали. Больно привередливы казачьи бабенки. Роются в товаре как куры в навозе. Могут полдня торговаться. К тому же в станицах с неохотой привечали заезжих торговцев местные толстосумы, имеющие свое торговое дело среди казачьего населения, понастроив магазины. Кто же любит конкурентов? Настоящий коммерсант их остерегается и старается держаться подальше. На строящейся «железке» – одна голь перекатная. А Размахнину своя выгода нужна. В большой угарной суматохе выиграть торг подешевле. Запастись товаром в достатке, чтобы после иметь под каблуком окрестных промысловиков-зверобоев. Последним-то не терпелось поскорее развязаться с добытой пушниной и хоть на недельку-другую окунуться в сладость теплой и сытой жизни после тяжких месяцев блужданья по промерзшим таежным распадкам и стылого «колотуна» возле ночных костров или в ветхих щелястых зимовьях, наполненных дымом от полуразваленных печурок. Продымленные и чумазые, вонючие телом оттого, что давно, как следует, не мылись, охотники появились в доме Размахнина на вторые сутки после отъезда обозников.

Емельян Никифорович устроил им радушный и гостеприимный прием. Сначала баня. Десять млевших от нестерпимого, но блаженного пара голых мужиков хлестали друг друга раскаленными, запаренными в крутом кипятке березовыми вениками. После чего шумно обливались холодной водой, черпая жестяными шайками из пузатой деревянной кадушки. Чтобы вода в кадушке не нагревалась, в нее насыпаны куски колотого речного льда. Обильное закусками застолье завершалось богатырским, минут на шестьсот, сном в чистом нательном белье на белых, отглаженных Марькой, простынях. Щедрым душой был к артельщикам Емельян Никифорович. Взаимностью отвечали ему охотники. Не скупились в знак дружбы набросить пару-другую ценных шкурок…

Кешка отдыхал в спаленке. Лежал на кожаном диванчике, уткнувшись головой в мягкий валик. Диванчик переставили из горенки, чтобы там было больше места. Наелся-напился Кешка – поворачиваться с боку на бок трудно. Отходили от усталости ноющие болью руки-ноги.

Гостей потчевал Алексашка. На кухне помогала Марька.

– И пошто у тебя, Никифырыч, кухарка такая мухорышка? – пытали хозяина пьяные мужики. – Ну, прямо, ни то, ни се… Ни ущипнуть, ни тиснуть…

– На кой мне, не болтайте лишку, – отмахивался Размахнин.

– И впрямь, с лица воды не пить!? – надоедали самые говорливые. Во хмелю хотелось им этакой простецкой душевности.

– Не обижайся, Никифырыч. Шутка все. Все бред и дрянь под нашу пьянь. Ты, главное, погляди, какой навар, а? Славно поторговали с купчишками заезжими, да?

– Какой товар – такой навар, – раздражался Размахнин оттого, что мужики суют нос, куда не следует. Он терпеть не мог, когда о торговых сделках вели речь в пьяном виде. О деле надо думать и говорить по-трезвому, в полном здравии ума.

– Сашка! Са-а-шка!! – икая, кто-то из охотников хватал за рукав Алексашку. – Налей еще. Вишь, посуда опустела…

По бревенчатым стенам горницы расплывались косые тени. Под потолком густой чад. Табачный дым смешался с вонью от керосинок.

– Что, ухайдакалась у печи? – спросил вспотевший Алексашка Марьку, опуская поднос с грязной посудой в тазик с водой. Та молча кивнула. Присев на лавку, устало и тупо глядела на грязный затоптанный пол. За дощатой перегородкой рокотали грубые голоса простуженных зверобоев. Сильно умаялась Марька с этими гостями. Спозаранку на ногах у горячей плиты. С обозниками проще. Плотно поужинав без выпивки, торговые люди, выспавшись в теплой конюшне прямо в санях возле лошадей, по раннему утру обычно покидали подворье. Охотники же так быстро не угомонятся. Одно хорошо, всякий раз обходятся гульбища без потасовок. Зверобои грубоваты внешне и в манерах поведения, но чувство меры знают. Да и Емельян Никифорович безобразий не позволит. И Марию в обиду не даст. Она спокойна. Ни тревоги, ни страха не испытывает при виде бородатых дядек-промысловиков. Наоборот, будто в гости заехали кто из родственников. Начиналась кухонная суета. Жизнь таежной усадьбы оживлялась. На отшибе от большаков жить, оно и есть на отшибе. Кругом тайга да зверье.