К весне женатые промысловики подавались ближе к дому, к семьям. Имея хороший куш и деньгами, и мануфактурой, привозили женам и детишкам обновки. В семьях охотников такие дни становились праздником. Холостые и одинокие временно нанимались в работники по состоятельным дворам. Сенокосили, помогали управляться с уборкой урожая. За лето зверобои брали сполна женской ласки и тепла. Кто-то оставался в деревне, кто-то вновь выходил по осени в тайгу, пробираясь знакомым маршрутом сюда, к Емельяну Никифоровичу. Разбирали оружие, что хранилось здесь же, снаряжались амуницией, боеприпасом, провиантом и по первому снежку отправлялись на промысел.
*
Поздно ночью Размахнин проснулся в своей спаленке от непонятного шума.
– Сашка! А, Сашка? – хрипло окликнул парня, спавшего на лавке. – Сашка, черт! – Тот проснулся, забормотал.
– А ну, глянь, чего там? – Размахнин опустил ноги с кровати на пол, нашаривая чуни.
Сашка вынырнул из спаленки. Вернулся:
– Шут его знает. Кажись, на Тимоху собаки лают.
– Чего он?
– В окошко видел, он по легкой нужде во двор выходил.
– Чтоб ему чего отморозить. Уборная ведь есть. Нет, под забор надо, – сипло укорял одного из зверобоев Размахнин. Сбросив чуни, лег опять на постель, укрываясь одеялом. – Привыкли в тайге под деревья ходить, – уже мирно пробормотал сам себе, чем-то, видно, успокаиваясь. Повернулся на другой бок, лицом к стене. Но через минуту опять поднял голову:
– Сашк? Слышь? А на Тимоху-то не должны так лаять. Не впервой он у нас. Собаки его знают. Слышь?
– Ну? – парень нехотя отвечал сонным голосом. Приподнял от подушки голову. В свете луны видны взлохмаченные волосы.
– А то и ну, лапти гну, что на Тимоху собаки не должны гавкать, – продолжал вполголоса ворчать Размахнин.
– В темноте и бес не разберет, кто шарашится по двору, – уже совсем сонным голосом, глубоко зевая, отозвался Алексашка и мгновенно захрапел.
«Не такая уж и темнота. Луна вон ясная. Чего ж они Тимоху не признали? – мучился вопросом Размахнин о своих цепных сторожевиках, за версту чуявших чужой запах. – А, может, кто из новеньких выходил? До ветру-то? Не Тимоха? Надо бы Сашку лучше расспросить. Полусонный мог и обознаться…»
Прерванный сон не возвращался. Скрипя рассохшейся деревянной кроватью, долго ворочался с боку на бок. Опять сел на постели, опустив белые в кальсонах ноги на пол. Потянулся, вздохнув, к изголовью. Откинул мягкую пуховую подушку. В матовом свете луны тускло блеснул ствол револьвера. Рука ощутила теплую рукоятку пистолета. Положив его рядышком на кровати, Размахнин посидел еще некоторое время. Убрав оружие обратно под подушку, слегка поколотил по ней сухой ладошкой.
Вспомнился недавний старик, приходивший в дом Размахнина. И мысли одна беспокойнее другой зароились в голове встревоженного ночным собачьим лаем Емельяна Никифоровича. «Чего же ему тогда надобно было? Какая срочная нужда заставила тащиться по морозу? И, знать, не один он сюда приезжал. Ждал, может, кто за излучиной реки».
Емельян Никифорович даже вздрогнул, вспомнив давешний визит незнакомца. Теперь уж пожалел, что не вышел тогда к нему в горницу. И Алексашка, поди, про себя подумал, что хозяин испугался того пришлого…
Сидя на кровати, он раскуривал в темноте трубку, все сильнее распекая себя за допущенную ошибку. «Надо было выйти. Выйти надо было…»
– Кхе-кхе-кхе! – закашлялся сонный Алексашка. Емельян Никифорович опять вздрогнул и спешно затушил трубку, успев сделать несколько затяжек. В спаленке стало черно. Серебряный лик луны скрылся за окошком в темных тучах на светлом небе.
*
Еще двое суток пробыли промысловики в размахнинском доме. Гулянка завершилась. Мужики принялись подгонять снаряжение. Заряжали патроны, чистили ружья. Готовились, к последнему перед наступлением весны выходу в тайгу.
На высоком крыльце Размахнин провожал зверобоев. За широкими тесовыми воротами их принимал изменившийся за эти дни, укрытый свежим снегом мир. Все бело и тихо, только поскуливают собаки.
Один за другим охотники скатились по снежному склону оврага на лед реки и цепочкой двинулись руслом в верховья Урюма. Они возвращались к своим звериным тропам и прокопченным зимовейкам, разбросанным по таежным распадкам.
– Ушли, – выдохнул Размахнин Кешке и Алексашке, зорко наблюдавшим за удаляющимися черными фигурками. Хозяин перекрестился, и все трое вернулись в дом.
– Теперича всем работы хватит, – сказал Размахнин. – Прямо сейчас и приступайте.
Парни стали готовиться к трудоемкой работе: выделке шкурок. Немало дней придется потрудиться, не разгибаясь, над тем, что добыли в таежных дебрях охотники. Скоблить, замачивать в соленой воде, обрабатывать ценную пушнину, сортировать по качеству на категории, складывать в связки.
– Давайте-ка, еще плотно почаюем и с легким сердцем и твердыми руками примемся за работу, – напутствовал помощников Размахнин, бодро усаживаясь за чистый стол.