Сквозь седые хребты

– Знаю, знаю, – снимая полушубок, ответил он старшему десятнику. – Был проверяющий с Департамента по строительству железных дорог, – поднял он вверх указательный палец. – Аж из Петербурга. По итогам проверки нас соберут. Из конторы дистанции пришла депеша. Я просто не знал, в какой день прибудет комиссия. По большому счету, Федотыч, все это просто формальность, просто для галочки. Знать, большие изменения в верхах произошли, пока мы здесь находимся. Мне так кажется, обыкновенное заигрывание… Давай, Федотыч, соображения по болезни. Что и как насчет распоряжения по заготовке сосновой хвои?

– Собрали несколько мешков. Приспособили под емкость бочку. Уже отдал распоряжение заваривать и пить по кружке после еды.

– Хотелось бы еще посоветоваться. Может, как говорил старый Чохты, снарядить в тайгу промысловую бригаду? А что? Подберем знающих охотников. Мясная прибавка будет к довольствию. Совсем разболеются люди, нам же дороже станет. А так, глядишь, хоть как-то их поддержим.

– Надо подумать, – согласился Куприян Федотыч. – Начальству особо не стоит докладывать.

– Если кто и спросит, то скажем, что угостили таптагирыканы. Но вот какой вопрос не дает покоя. Почему у арестантов в отличие от рабочих признаков цинги нет?

Северянин пожал плечами: – Да я тоже в толк не возьму. Может, у каторжных организм сам по себе какую-то особую стойкость выработал?

– Вот-вот. Рабочие-то из переселенцев. Давно ли с домашних хлебов?

– Может быть. Все может быть, – неопределенно согласился Алексей Петрович. – Ну? Из чего у нас сегодня чай, Федотыч?

– Горячий отвар из сушеной черемухи и шиповника.

– Откуда такой благой напиток?

– Скорее, не откуда, а от кого. Митрофан привез кулек. Один рабочий угостил. С дрезины. Сказал, что гостинец специально передали инженеру Покровскому. Тот рабочий живет в Таптугарах. Фамилия Сидоров. Его жена насушила плодов еще по осени. Так и велел Митрофану передать, что посылка из Таптугар. Видать, в знак уважения, в знак того, Алексей Петрович, что с вашей легкой руки пошло название этой станции за Могочей.

Покровский улыбнулся. Взял кружку с отваром.

– Аромат, конечно, чудный. Да. Нам бы только до лета дотянуть, Федотыч. Там-то постараемся к следующей зиме основательней подготовиться.

– И я о том же. Можно картошку и прочие овощи попробовать развести. Разработать огороды. В Раздольном же получается? Почему бы и нам не заняться?

– Завершим этот участок, выйдем на финишную прямую, – сказал утвердительно Покровский. – Строителям в разы прибавится, скажем, чувства оседлости. Тогда можно и к огородничеству приступать. Это и для общей пользы дела на перспективу. Железнодорожникам, которые будут обслуживать магистраль, придется самим себя кормить.

*

Люди готовились ко сну. Гаврила Лыков кулачищем подбивал подушку, чтобы стала мягче. В отличие от остальных у него имелась, правда, жиденькая, но настоящая подушка, обтянутая поистершимся блеклым ситцем. Остальные арестанты обходились суконными скатками. Гаврила, наконец, только улегся удобнее, как вдруг почувствовал тонкий табачный запах. Такой запах мог исходить только от курильщика папирос, но не самосада, которым снабжали строителей местные жители. Гаврила приподнял голову, зорко вглядываясь в полумрак помещения и напряженно нюхая воздух. Пахло угарным дымом от полусырых дров в плохо топящихся печках, установленных в разных концах барака, кислой гнилью портянок, растянутых для просушки. Нет, Гаврила цепко уловил своим, должно быть, острым обонянием среди прочих запахов арестантского барака именно цивильный привкус дыма папиросного табака. От неожиданности Гаврила даже присел на нарах.

– Эй, братва! Кажись, кто-то папиросками балуется! От кого так тянет знатным табачком? Ну-ка, поглядим, кто здесь втихушку затабачился?

Стали поднимать взъерошенные головы остальные каторжники, потаенно принюхиваясь друг к другу.

– Кажись, от Игнатки тянет, – доложил кто-то из темноты хриплым голосом.

– А-а-а… Игнатка-братка, греби-ка сюда, – Гаврила сел на нарах, сложив большие ноги по-турецки.

Шлепая босиком, к лыковским нарам подошел Игнатка Фомин, маленький, с худым землистым лицом мужичишка. Плоские скулы обтянуты тонкой с желтизной кожей.

– Чего вяжешься? Какие папироски?

– Не финти, Игнатка. Колись, кто угостил? Слямзить-то не у кого из наших. Значит, кто-то чужой угостил? Ну?! – Лыков угрожающе уперся кулачищами о доски.

Фомин испуганно отпрянул и оглянулся, ища защиты у кого-нибудь. Лицо его стало бледным. Желтизна исчезла. Но его сзади уже цепко держали за плечи два суровых каторжника.

– Только не бей, Гаврила, – попросил совсем испуганный Фомин, втягивая голову в узкие плечи и брыкаясь, но двое вдруг зло и сильно сдавили его локти.

– Что ты, что ты? Не бойся, не трону, – неожиданно миролюбиво и спокойно пробасил Лыков. – Оставьте его, – приказал своим дружкам. Те отпустили бледного Игнатку. – Иди, сядь. Ну? Поведай своим ближним, откель табачок? Нехорошо от своих куркулить. Да мне ли тебе напоминать о наших законах? Ты ж не новичок, так?