Сквозь седые хребты

Фомин сипло дышал, сидя на краешке нар. Шмыгая носом, о чем-то мучительно думал.

– Не хошь при всех говорить, ладно, доверься мне, – Гаврила положил тяжелую ладонь на худое Игнаткино плечо, – остальные, ша, – махнул широкой ладонью на соседей, вмиг забывших из-за любопытства, у кого злорадного, у кого просто ради интереса про сон.

Фомин начал издалека, рассказывая едва слышно о том, что месяца два назад он дневалил по бараку. Все арестанты находились на трассе. И тут появился господин ротмистр Муравьев.

– И чего? – нетерпеливо и одновременно настороженно спросил Лыков, напрягаясь в лице.

– Отвел меня в сторону и говорит, значит…

– Чего говорит?

– Мол, знает о том, что у меня в деревне престарелые родители, что вернуться домой можно при одном условии, если…

– Чего если? – Гаврила стиснул плечо собеседника.

– Если смогу помочь царю и Отечеству…

– Чем же ты, шелудивый пес, помочь можешь? – хмыкнул Лыков.

– Испужался я. Господин-то офицер, сам знаешь, какой строгий?

– Дальше, дальше продолжай, – торопил Гаврила. – Ну, наложил от страха в штаны, а потом-то что?

– Ну, мол, я завсегда верой и правдой…

– А он?

– А он отвечает, что, мол, я тебе, Игнат Фомин, верю насчет веры, а насчет правды сомневаюсь. Я ему, пошто, господин офицер, сумлеваетесь? А то, говорит, что если бы жил честной правдой, то на каторгу не угодил. Потом помолчал и сказал, что если соглашусь с ним сотрудничать, он выхлопочет досрочное освобождение. Вольную пообещал, побожившись честным благородным словом…

Гаврила, увлеченный столь странной историей, в которую влип Игнатка, облизнул пересохшие губы и яростно зачесал всклокоченную бороду:

– Не тяни кота за хвост. Причем здесь твой табачок?

– А притом, что он меня угостил папироской и еще про запас две штуки дал. Я их после в нужнике перед сном выкурил.

Лыков хитро прищурился:

– И в какое же сотрудничество, душа твоя тараканья, звал тебя Муравьев?

– Чтобы рассказывал ему, что да как. Кто о чем говорит в бараке. – Игнатка приблизил лицо к уху Гаврилы и зашептал: – Еще наказывал, чтобы поближе к политическим был. Желательно, говорит, даже подружиться с кем-нибудь.

– Зачем? – переспросил Лыков, отодвигаясь от Фомина на расстояние. – Мыслишки-делишки угадывать, чтобы опосля ротмистру шептать? Так? Да ты, Игнатка-братка, стукач сучий. А ежели, и на нас, дружков твоих по баланде и нарам, натравит твой «муравей»? Побежишь стучать? Нет?

Фомин сильнее зашмыгал носом, стал шумно высмаркиваться в рукав рубахи.

– Значит, сегодня утром опять угощал?

– Угу.

– И когда только успели перешепнуться? – проговорил самому себе Гаврила, явно расстроенный тем, о чем ему признался Игнатка. – Ладно. Покуда помалкивай. Иди к себе, – буркнул Лыков, тяжело вздохнув.

Глухо стукнула дверь в надзирательскую каморку. Из барака политических к каторжникам вошел с обходом старший надзиратель. С керосиновым железнодорожным фонарем в поднятой над головой руке Лукич прошел по длинному проходу в конец барака и обратно, удостоверяясь, что арестанты угомонились. Густой храп перекатами доносился со всех сторон. А за бревенчатыми стенами барака свистел февральский ветер, тоскливо завывая в печных трубах. Вахмистр перекинулся парой слов с дремавшим в каморке дежурным надзирателем и снова вышел. Заковылял опять к бараку политических.

 – Куды они к хрену денутся? – рассуждал через пять минут Лукич, обращаясь к младшему надзирателю. – Куды побегут, паря? Кругом тайга, зверье, мороз. Может, в картишки смечем? – спросил напарника по дежурству, вынимая замусоленную колоду. – Что? В подкидного?

– Принять бы щас грамульку чего-нибудь для настроения, – отозвался младший по званию, но тоже уже немолодой, как и Лукич, надзиратель.

– Я и сам бы не отказался, да где же взять? Прибавь фитиля-то. Мастей ни хрена не видать.

Охранники берегли керосин, экономя его на дежурном освещении.

– Бери карты, – сказал Лукич и поглядел в темноту, где спали люди.

– Чего-то он там долго шарашится, – проговорил младший надзиратель.

– Нехай шарашится, – вглядывался вахмистр в карту. – Будет тебе завтра выпить и закусить, только бы гнида какая не нашлась, не стуканула…

…Невидимый в темноте остановился как раз напротив нар, где на нижнем ярусе спал Иван Буров. Над ним – Тимофей Брагин. Человек нагнулся, потом выпрямился. Стал осторожно тормошить того, что сверху.

– Кто здесь? Чего надо? – протирая глаза, шепотом спросил Брагин, отрывая голову от суконной скатки.

– Бурова ищу, – тихонько отозвался человек.

– Тут он, подо мной.

От шепота и шороха проснулся Буров и кто-то еще из соседей. Невидимый человек чиркнул спичку, осветив на мгновение свое лицо, тут же загасил. Присел на краешек нар.

– Товарищ Иван? – прошептал.

– Да, я, – ответил Буров, сильно удивившись тому, что впервые за многие месяцы его назвали товарищем.

– Я к вам с приветом от одного человека.

– Каким же образом?

– Неважно. Главное, что я до вас добрался и принес горячий привет от Владимира Ивановича.