Сквозь седые хребты

План, разработанный приятелем, был достаточно прост, а дело – довольно распространенное в Забайкалье. О подобных случаях Емельян был наслышан, будучи еще в рыболовецкой артели на Арахлее.

Подельник объяснил смысл того, чем им предстояло заняться, так. Надо выбрать таежную тропу, по которой китайцы-золотоискатели имеют свой путь от приисков до границы. Подкараулить только одного, потому что среди китайцев имелись и просто одиночки – отшельники, которые не доверяли расположение золотоносных мест никому из сородичей, не говоря уже о русских. Такие одиночки, как правило, очень опытные, хитрые и осторожные таежники. Очень четко ориентируются в самых глухих чащобах и распадках среди сопок, схожих как близнецы одна с другой. Подельник уверял Размахнина, что с одним справиться раз плюнуть. Жизни лишать не надо, только хорошенько стукнуть и забрать драгоценную поклажу, а самого китайца отправить обратно. Себе, мол, еще намоет. Они, черти косоглазые, определенное везенье в старательском деле имеют.

Емельян согласился. Только с уговором, чтобы китайца отпустить на все четыре стороны. Запаслись варнаки харчами и терпением. Долго ждали в удобном месте на одной из тайных старательских троп, ведущих из Забайкалья в Китай. До Аргуни было рукой подать. Здесь ходоки-старатели теряли бдительность, да и силы уже на исходе. Не знали подельники, что черная молва о засадах на глухих тропах вселила страх в пришлых китайцев. Они теперь старались пробираться домой за Аргунь-реку группами по нескольку человек. За неделю, что прожили Емельян с приятелем вблизи извилистой тропы, всего два раза проследовали по тайге китайцы, и то со стороны Аргуни. Напарник начинал злиться, повторяя, что все равно надо ждать.

Хруст веток услышали почти одновременно. Кто-то выходил на тропу из тайги, а не двигался прямо по ней. Было видно, по открытому месту гуськом двигались четыре фигурки. Напарник, скрипя зубами, отбросил в бессилии приготовленную дубинку, поглядел на Размахнина, и, перекрестившись, вынул из холщовой торбочки, с которой никогда не расставался, револьвер. Кулаком показав побледневшему Емельяну молчать, напарник ловко перевернулся на живот и, зарываясь в старые листья, пополз вперед. У громадного трухлявого пня он внезапно быстро сел на землю и, двумя руками вскинув револьвер, начал стрелять по китайцам. Те, видать, очень торопились до дому, до своих родных фанз. Им бы, глупым, идти не сразу, не гуськом, торопливо отмеривая быстрыми шажками свой последний путь, который они даже сократили, срезав в одном месте напрямую по тайге километра два. Им бы двигаться строго по тропе да вперед бы выслать одного дозорного, что ли. В этом-то месте, совсем близко от Аргуни, они уже чувствовали себя в безопасности. У первого из них была заброшена за плечо старая-престарая берданка с перемотанным бечевой цевьем.. Остальные ходоки помахивали березовыми палкам.

Подельник Емельяна оказался метким стрелком. Разрядив из револьвера четыре патрона, четверых китайцев и завалил. Правда, один был еще живой. Верещал что-то на своем языке, отчаянно вращая широко раскрытыми узкими глазами, тыча беспомощно рукой в кожаный пояс на груди. Подельник протянул револьвер Размахнину. Тот, окаменев от ужаса, стоял истуканом, не в силах оторваться от раненого. Напарник крутанул барабан и ткнул китайца дулом куда-то в шею. Сухо щелкнул еще один выстрел. Золотоискатель запал черными косичками в траву и затих, оскалив желтые зубы.

Подельник молча выпотрошил снятые с убитых пояса, высыпав золотой песок в припасенный кожаный мешочек. Подкинул на руках, причмокнув языком. Емельян отполз на четвереньках в кусты. Его всего колотило, выворачивая нутро наизнанку.

В первую же ночевку на биваке Размахнину приснился убитый китаец, который был последним. Будто хотел укусить за нос. Емельяна словно подкинуло у костра. По телу бежали мурашки. У кучи припасенных дров резко выпрямился, приподымаясь, приятель, с которым до этого Емельян крупно поругался насчет несдержанного уговора. Сказал, что крови на руках он, Размахнин, не имеет и убитые остаются на совести напарника. Глубокой ночью у прогорающего костра между полусонными подельниками вспыхнула нечаянная потасовка. Может, от усталости, может, нервы сдали. Сверкнул нож. Емельян едва успел отскочить. Нагнувшись, стал лихорадочно шарить по темной земле. Под руку подвернулся увесистый, теплый от костра, камень. Им и саданул с размаха в лоб напавшего товарища. Не помня себя, Емельян нащупал торбочку с револьвером и тяжелым кожаным мешочком и кинулся напролом в таежную чащу. Хлесткие ветки кустарника больно хлестали по разгоряченному от ужаса лицу.