Сквозь седые хребты

В «Обзоре Амурской области» за 1908-ой год записано: «Главный почтовый тракт области проходит по берегу реки Амур и делится на вьючный и колесный: первого 899 верст, второго 754 версты. Пользуются им в летнее время, когда вследствие мелководья пароходное движение на Амуре приостанавливается, а также глубокой осенью по закрытии навигации и весной до открытия таковой. Между Хабаровском и Благовещенском в этом году открыт сквозной почтовый тракт по новой магистрали». Годом окончания работ на «главном почтовом тракте» посчитали 1908-ой, хотя за Хабаровск тракт не прошел. В отчете губернатора западный его участок назван «не имеющим значения для Забайкалья». Каторжан, высвободившихся на «колесухе», вернули в тюрьмы. Мизерные масштабы использования труда каторжан на массовых работах в столице не одобряли. Однако, продолжая противоборство, тюремные и гражданские чины на местах и не думали искать взаимоприемлемых решений.

К началу строительства Амурской железной дороги не было недостатка в вольнонаемных рабочих. Массы бедняков, отверженных людей из центральных областей России с большим избытком обеспечивали спрос подрядчиков. Тюремщикам создавшееся положение казалось безвыходным.

Но не все выдерживали неимоверных условий, масса рабочих каждый день уходила с трассы. Часть из них после возвращалась…

В такое жаркое время тюремщики получили новые предписания отправлять каторжан на строительство Амурской дороги. Одновременно они постарались избавиться от хилых, немощных и больных людей. Поэтому партии арестантов прибывали, но работать было некому. Начальник главного тюремного управления Хрулев гневным и строжайшим приказом потребовал оставлять в тюрьмах и не отправлять на строительство железной дороги больных, слабосильных, склонных к побегам, своевольных и дерзких, всех уроженцев Кавказа, евреев и политических заключенных. Приказ никто не посмел нарушить.

Арестантов привозили в «телячьих вагонах» по железной дороге, высаживали на речных пристанях Шилки и Амура. Командами под конвоем вели до мест, где в скором времени широко раскинулись ныне всем известные станы каторжан. Особенно крупные лагеря разбили в Раздольном близ Могочи, на Черняевской ветке – «Соколовский стан» – и на берегу Амура у Хабаровска, где строился мостовой переход через многоводный Амур. На местах будущих станов арестанты строили отдельные дома для страховки и для администрации, а для себя бараки на 150—200 человек в каждом. Появились скотные дворы, ледники, амбары, бойни, сапожные мастерские, кузницы, смолокурни, лесопилки, сараи для обжига кирпича, пороховые погреба.

Каторжане выжигали известь, делали кирпич, пилили лес, ремонтировали плуги, бороны, сеялки, сенокосилки, молотилки, веялки. Они выращивали скот, овощи и картофель, сеяли пшеницу и овес, собирали обильные урожаи. Там, где вольнонаемный труженик не смог бы себя прокормить, «каторга», не считаясь с затратами средств и с гибелью людей, развивала большое хозяйство. Быт каторжан здесь в какой-то мере был обустроен. Только так было не везде, в иных местах размещения каторги условия содержания были ужасными. Казармы, собранные из бревен, не конопатились, не штукатурились. В бараки на сто пятьдесят человек набивали до трехсот. Спали они вповалку на двухъярусных нарах и на полу. Одежду и белье, промокшее от пота и дождя, сушить было негде. От махорочного дыма и гниющих остатков пищи в бараках постоянно висел, как туман, затхлый и кислый воздух. Зимой было холодно. С промерзших стен и одинарных оледеневших окон сочилась вода. На земляном полу она замерзала. В довершение всех невзгод и летом, и зимой людей мучили клопы, вши и блохи…»

*

Чем теплее становилось в природе, тем все настойчивее Ивана Бурова сверлила мысль о побеге. Но воспаленное сознание охлаждалось, когда он представлял последствия такого рискованного мероприятия. После того как, будучи на трассе, получил ночью весть через посланца от товарищей по партии, больше новостей не было.

«Выжидают момент, но какой? – терзался вопросом, сосредотачиваясь на одном – надо или нет принимать самостоятельное решение, либо покорно ожидать срока окончания каторжных работ. – Осталось сравнительно немного. Надо ждать». Он убеждал себя в том, что необходимо отказаться от первоначально родившегося плана побега с наступлением весны. Вообще, в последние месяцы он чаще вспоминал жену Любу, оставленную под Иркутском. Каких-либо вестей из дома каторжные иметь не могли. Единственное, что связывало с родным домом, так это сны, в которых человек как бы видел себя в той обстановке, к которой его влекло подсознание.

Второй месяц Буров находился на втором тоннеле, который строили чуть западнее первого. Он был длиннее, чем в Артеушке. Стены и потолок освещались факелами. Позже привезли и поставили у входа динамомашину, протянули внутрь скалы электрические провода и подключили с десяток лампочек. Свет был очень тусклым, но это можно было считать значимым новшеством по сравнению с примитивными факелами. Оттого и разъезд рядом с тоннелем назвали Темный.