Слезы небес

В 1963 году, когда мне исполнилось восемь, отец подарил матери на годовщину их свадьбы дом с видом на океан. И хотя дом стоял не на самом берегу, океан был виден из окна их спальни на втором этаже.

Дом, расположенный сразу за нашим, принадлежал семье, владевшей рестораном «Голубой торнадо». И, судя по крикам, доносившимся из их окон, с торнадо они были знакомы не понаслышке.

Хотя в ресторанах и в различных учреждениях уже имелась канализация, из-за отдаленности острова и высокой стоимости соединения с основной трубой в большинстве частных домов продолжали пользоваться дворовыми туалетами.

Однажды ночью около трех часов мне приспичило выйти по нужде, и на улице я увидел восьмилетнюю Элли. Сидя на заднем крыльце их дома, она болтала ногами и смотрела на сортир.

– С тобой все в порядке? – спросил я шепотом.

Она лишь покачала головой.

Я подошел поближе.

– Тебя что-то беспокоит?

Она показала на закрытую дверь сортира.

– Ты что, боишься?

Кивок.

– Чего?

– Того, что там.

Мы жили там еще не очень долго, но уже пару раз становились свидетелями выходок ее папаши. Я обернулся и посмотрел через плечо.

– Где твой отец?

Она показала большим пальцем за спину.

– Пьет?

Никакого ответа.

Я протянул руку. Она взяла ее, и я довел ее до туалета. Дверь была не заперта, и внутри шныряли три любопытных енота. Я зажег свет, прогнал енотов и уже направился к своему дому, когда услышал из-за двери голос Элли. Она звала меня.

– Джо… гм… Джо?

– Джозеф.

Ее голос сорвался.

– Джо-Джо?

Я редко кому говорю, что обязан своим прозвищем дворовому туалету.

– Да.

– Ты не проводишь меня обратно в дом? – Пауза. – Пожалуйста.

По дрожи в ее голосе я понял: одинокое возвращение для нее страшнее енотов. Я отвел ее до дома и подождал, когда она поднимется в свою спальню. Она помахала мне оттуда рукой.

Потом такое случалось еще не раз.

Чем глубже ее отец погружался в запои, тем сильнее страдали они с матерью. Сколько раз по ночам я стоял в заднем дворе, прислушиваясь к грохоту, напоминавшему грохот, издаваемый быком, забредшим в посудную лавку. Обычно он начинался на первом этаже, а затем перемещался вверх по лестнице. Как только грохот приближался к комнате Элли, окно в ней открывалось, и миссис Элеанор вначале передавала мне со второго этажа Элли, а потом спускалась сама. Или же они с Элли вдвоем спускались по деревянной решетке, приделанной к торцу дома. После чего, пока мистер Билли в очередной раз громил все, что попадется ему под руку, они и мы с мамой сидели за нашим кухонным столом. Устроившись на стуле рядом со мной, Элли дрожала, словно лист на ветру.

Так как фактически нашим задним двором был пляж, а Элли не любила сидеть дома с отцом, то большую часть дня мы проводили на улице. В основном гуляя по пляжу. Ракушки, плавник, обломки лодок с иностранными надписями. Каждая новая находка будоражила нас. Еще бы! Ведь это были доказательства существования мира, куда более широкого, нежели наш узкий мирок. Самым любимым нашим занятием был поиск после захода солнца акульих зубов. Когда солнце опускалось за горизонт, отступающий прилив омывал ракушки, и акульи зубы сверкали на песке, подобно черным бриллиантам.

У нас были тысячи таких находок. Отец Элли отдавал предпочтение тому виду «бурбона», что продавался в банках с завинчивающейся крышкой. Мы нашли этим пустым банкам отличное применение. Полка в спальне Элли была уставлена банками с ракушками разного размера и вида и с акульими зубами.

Но не вся моя жизнь была раем.

Когда мне было девять лет, по причинам, которые мне до сих пор не понятны и о которых мать никогда не говорила со мной, отец ушел к другой женщине.

Бросил нас. Тогда я не мог этого понять. Не могу понять и поныне. Как выразился мой брат, «он просто ушел». Его уход оставил в моем сердце дыру размером с Млечный Путь. Человек, который должен был поднимать меня, когда я падал, обнимать в минуты моих побед и говорить мне: «Я горжусь тобой», отказался это делать. Мне его уход прошептал: «Я вовсе не горжусь тобой». А для Бобби – «Ты слабак и размазня». И то, и другое – неправда. Но поскольку ему никто не возразил, все это казалось правдой.

Пустота, возникшая после ухода отца, посылала в мое мальчишеское сознание нехорошие сигналы. Мать изо всех сил пыталась вырастить нас достойными людьми, но, как бы сильно мы ее ни любили, она была бессильна заполнить эту образовавшуюся пустоту. Она не говорила тех слов, которые мы бы хотели услышать. И пустота, и во мне, и в Бобби, начала заполняться всякой дрянью. Наверно, точнее всего это можно описать так: моя реакция была внешней, реакция Бобби – внутренней.