Смертельный рейс

«Могу», – повторял он, идя сквозь тайгу и пряча то одну, то другую руку за пазуху. Где и когда потерял перчатки, Пивоваров не помнил. Черт с ними. Он вообще ни о чем уже не думал. Просто шел, хватался за ветки, за тонкие стволы деревьев. Иногда не успевал ухватиться и тогда падал в мох, на сухую траву. И снова заставлял себя подняться. Это был инстинкт выживания, естественный страх, что, если не поднимешься сразу, не поднимешься уже никогда.

Алексей царапал ногтями кору деревьев, цеплялся руками за низкие ветки и поднимался снова. Он больше не мерз, ему было жарко. Пар валил изо рта, пот заливал глаза, но он шел вперед. В какой-то момент Лешка понял, что давно не сверялся с направлением по солнцу. И есть ли оно на небе? Он просто шел, осознавая, что движение – это жизнь.

– Смотри, дядька Алгыр. – Васька Салтыков показал рукой вперед.

Старый охотник, присевший на корточки и проверявший силки, поднял голову и прищурился. Человек в грязной, прогоревшей на боку летной меховой куртке, в летном шлеме и изодранных в клочья унтах маячил между деревьями. Был он грязен и небрит. Узкие губы упрямо сжаты, и только глаза в черных кругах горели безумием.

Человек хватался руками за молодые березки и шел, пошатываясь, по кругу. От одного деревца до другого. Было видно, еще немного, и ноги летчика откажут.

– Ай, человек! – покачал головой Алгыр. – Не сидится дома, крылья нужны человеку. Пока ему нужны крылья, он будет идти вперед.

– Какие крылья, – удивился мальчишка. – Дядька Алгыр, он же на ногах еле идет. Он упадет сейчас!

– Беги, Бааска, – сжав крепкой рукой ворот ватника своего ученика, велел охотник. – Мешок оставь, быстро беги. В поселке лошадь возьми и телегу. У бабки вареные овощи возьми. Не примет желудок у него мяса.

Васька умчался, бросив к ногам Алгыра свой рюкзак. А охотник пошел вперед, туда, где упал летчик.

Подойдя, он перевернул его на спину.

– Совсем молодой, ай-яй-яй. Совсем молодой.

Он положил себе на колени голову летчика и стал понемногу смачивать его губы водой из фляжки. Лешка ожил и принялся жадно пить, хватая губами живительную влагу. Кашляя и задыхаясь, он пил, вцепившись грязными заскорузлыми пальцами в руку охотника. Как будто боялся, что тот отнимет воду.

– Ну хватит, хватит, – улыбался Алгыр. – Не надо много.

Лешка закрыл глаза и сразу провалился в темноту. Он спал, и ему снились медведи, опостылевшая тайга и деревья, деревья. Болели ноги и спина. И что-то еще внутри. Это, наверное, чувство голода, которое сгибало его последнее время буквально пополам. Он берег патроны. Их оставалось так мало, что нужно было бить наверняка или оставить, чтобы… застрелиться самому.

Лежать было удобно и, самое главное, тепло. Тело ощущало чистоту, и это было удивительное блаженство. И пахло вокруг не лесом, не вонью прогоревшей одежды, пахло больницей.

Он открыл глаза и удивленно уставился в беленый потолок, с которого на витом проводе свисала лампочка в черном патроне.

– Проснулся, – раздался поблизости спокойный женский голос. – Все хорошо будет. Сильный мальчик. И лицо порозовело.

– У кого? – спросил Лешка в пространство.

Он повернул голову, и в поле зрения попала немолодая женщина в очках с тонкой оправой и мужчина с большим носом и выпуклыми строгими глазами.

– У тебя, у тебя, Леша! – улыбнулась женщина и поднялась со стула. – Ну я пойду, Борис Михайлович, а вы тут не долго. Нельзя ему переутомляться. Только самое важное, остальное через пару-тройку дней, пусть немного силы вернутся. Истощение крайней стадии.

– Ну что, лейтенант Пивоваров, давай побеседуем, – заговорил мужчина, положив на колени блокнот и вынув из кармана карандаш. – Коган моя фамилия. Я следователь Особого отдела НКВД.

– НКВД? – Лешка нахмурился, изучая лицо следователя и пытаясь понять, кто он для этого сурового человека – обвиняемый, жертва, предатель? – Мне придется отвечать за разбитый самолет? Мне это ставят в вину?

– Нет, Алексей. Сейчас не будем об этом. Это дело следствия, много вопросов будет к разным людям. Скажи, что произошло? Почему упал твой самолет?

– Я не знаю, товарищ следователь. – Лешка нервно облизнулся. – Я шел правым в крайнем звене. Погода стала портиться, видимость упала. Под крылом рельеф сложный, гористый. А облачность все ниже. Лидер передал: подняться до пяти тысяч. Я ручку на себя, оборотов добавляю и чувствую, что тяга двигателя падает. Своих уже не вижу, но, думаю, раз я крайний, то передо мной самолетов и не должно быть. Я прибавляю газу на прямой, чтобы потом на горке потянуть вверх. Тяну, тяну, вроде набирает высоту, а там все сплошь пелена. А подо мной сплошные горы, камень и хвойные леса без просвета. И тут движок начал дергаться. Глохнет, чувствую, точно глохнет. А планировать некуда. Я посадил бы, будь подо мной поле. И тут двигатель встал намертво. И высота – минимум. Только-только парашют открыть. Ну я и прыгнул. Черт знает, как жив остался. Бок, правда, пропорол себе сучком. А потом выбирался. Повезло поохотиться, мясом разжиться. Шел я примерно на запад.