Кубинок знойные черты Я позабыть смогу едва ли, Раз королеву красоты При мне на Кубе избирали.
А в Дагестане тишину Навек бы споры оглушили, Когда б красавицу одну Вдруг предпочесть другим решили.
С тех юных лет, как сам влюблен, Всегда лиловый слышу звон. Я колокольчика в горах. От века женщины добры, И с молодой своей поры Не за себя мне ведом страх.
Все повторяется с азов, И вновь звучит медовый зов: «Иди ко мне, любимый мой», А свет, не ведая конца, Течет, как с женского лица, Во имя вечности самой.
Любовь не старится, она, Как встарь и в наши времена, Владычит в отческих местах, И неспроста Хафиза стих У персиянок молодых Живет поныне на устах.
– Назначь свиданье мне, назначь, И не коня пущу я вскачь, А в небе обогнавший звук, К твоим ногам я прилечу, В объятья снова залучу, Встреч не бывает без разлук.
Как повелось среди мужчин, Кавказа сын – я у вершин Учился быть самим собой И, славя вешние грома, Сходил по женщинам с ума Во имя вечности самой.
Перед любовью растаяла даль, Сизый туман не клубится вдоль троп, И предстает мне былая печаль, Словно ночная звезда в телескоп,
Знает сгоравший в блаженном огне: День иногда превращается в год. Словно в бинокль перевернутый, мне Радость недавняя вдруг предстает.
Месяц ли в темных плывет небесах Или зарю разжигает рассвет, Стрелок медлителен ход на часах, Если со мною возлюбленной нет.
Снова ли совы проснулись в лесах, Грянуло ль время заботы дневной, Стрелок стремителен бег на часах, Если любимая рядом со мной.
Если я тебя попрекну, Ты прости мне эту вину, А когда попрекнешь меня ты, Не отвергну твоей правоты.
Если лягут меж нами снега Много выше, чем в поле стога, Я раскаюсь за то, что стеной Холод встал меж тобою и мной.
Если скажешь: «Прощай и забудь!» Я взмолюсь, преграждая твой путь: «Дай мне срок, все грехи искуплю, Видит бог, как тебя я люблю».
Если сам вдруг решу, что пора Разойтись нам во имя добра, О твоей не обмолвлюсь вине, Будет грех этот только на мне.
Как случилось, ответь, отчего Твое слово верней моего? И последним оно за тобой Впредь останется, как за судьбой.
– Прощай, – твердит досада, – Покину не скорбя, Ни меда мне, ни яда Не надо от тебя!
Но отозвалось сердце В заветной глубине: – Куда ты сможешь деться, Покуда я в огне?
– Забуду все, что было, Уйду вольней молвы. Но сердце возразило: – Твой бунт от головы.
Как, милый друг, ни сетуй, Уйти как ни клянись, Ты с женщиною этой Не сможешь разойтись.
А голова считала Опять ее грехи И гневно призывала: – Сожги о ней стихи!
Сожги, сожги! Но слово Прорвалось из груди: – Сожжешь – напишешь снова, Храбриться погоди!
Как, милый друг, ни сетуй, Уйти как ни клянись, Ты с женщиною этой Не сможешь разойтись.
– На стремя опереться Легко в обиде мне. – Куда ты сможешь деться, Покуда я в огне?
Когда я, грешный, смерть приемлю, То волей преданных мужчин Пусть буду в отческую землю Положен около вершин.
Огромен мир, и в нем при жизни Друзьями был не беден я. Меня помянут пусть на тризне Разноплеменные друзья.
И каждый: с юга иль востока. И прочей стороны иной – К моей могиле издалека Горсть привезет земли родной.
И пусть союз друзей единый, Владыча так же, как досель, Мою могилу под вершиной Почтит смешением земель.
А женщины, что мною были Воспеты возле облаков, Омоют камень на могиле Водой из отчих родников.
И принесут с собою тучи Мне, как привет из дальних стран, И сонмы капель, что летучи, И молний дружеский колчан.
И, может, к будущим напевам Сквозь надмогильную плиту Я не пирамидальным древом Пробьюсь у жизни на счету.
Космонавты мои, вам с орбиты, Там, где высь, словно порох, черна, Как озерные глуби, открыты Океаны до самого дна.
Вы лихие, я знаю, мужчины, Но и вам, космонавты мои, Не открылись земные глубины Преисполненной таинств любви.
Доктора вы мои, днем и ночью На рентгене вам нынче дано Видеть сердце людское воочью С каждой болью его заодно.
Но при том, доктора медицины, Вы не в силах сквозь тайный барьер Образ женщины в сердце мужчины Хоть на миг увидать, например.
Как же так, вы скажите на милость, Может в сердце, забывшем покой, Что легко бы в руке уместилось, Целый мир умещаться порой?
Ревнивый мавр опять В измене убежден, И станет умирать Кармен в который раз.
И хан Гирей взбешен: В гареме у него Сладчайшая из жен Давно, как не верна.
И нет ни одного Театра, чтобы в нем Ход действия всего Шел волею судеб.
Опасней, чем с огнем, Любовная игра, И в замысле своем Всевластен режиссер.
Но своего тавра Слова в устах у нас, То жизнь, а не игра, Не на подмостках мы.
Сегодня, как вчера, Играть самих себя, Исполненных добра, Судило небо нам.
Безумствуем, любя, Пред миром с давних пор, Самих себя губя И утверждая вновь.
А кто наш режиссер, Что властью наделен? Не хворост ли в костер Бросает он всяк час?
– Что желаешь, свет очей? – Обними погорячей, – Гор безмолвных посреди Грянул отзвук в тишине.
– Слышал я, идет молва… – Что твоя, друг, голова На моей лежит груди, – Отозвалось эхо мне.
Крикнул: – Любишь или нет? – Сам узнаешь, – был ответ, – В час, когда скажу: «Приди!» Иль оставлю в стороне.