Жена говорит мне: «Когда это было? В какой это день мы поссорились, милый?» «Не помню что-то, – я ей отвечаю, – Я попросту дней этих в жизнь не включаю».
Я видел, как осень, ветрами продута, Гудела, цветы и растенья губя. И дал себе слово я в эту минуту, Не сравнивать больше с цветами тебя.
У нас с тобой разными радости стали, У нас с тобой разными стали печали… Но все б эти радости – будь моя воля! – Сменил без возврата на общую боль я!
Я знаю наизусть всего Махмуда, Но вот не понимаю одного: Откуда о любви моей, откуда Узнал он до рожденья моего?
Закону следуя, в теченье дня пять раз Усердный человек творит намаз, Мне надо бы – грехам потерян счет – Не пять творить намазов, а пятьсот.
Когда б свои ошибки стал я хоронить, Всю землю в кладбище пришлось бы превратить. Когда б для них надгробье я тесал, На эти плиты не хватило б скал.
Юность, юность – комедия, вспомнить смешно… Зрелость – драма. Ее уж сыграл я давно. Нынче старость. Играю трагедию я. Опускается занавес бытия.
У нас перед домом чинара росла, Но падают листья, ведь осень пришла. Я тоже, как дерево, гордо стоял, Слова, как осенние листья, ронял.
Висят кинжал с пандуром на стене. Идут года, казаться стало мне: Возьму пандур – кинжал из ножен рвется, Кинжал – пандур вдруг стоном отзовется.
Грозятся нам законов кулаки, Они грозны, сильны, хитры, ловки, Я песнями своими простоват, Но все кажется, что в чем-то виноват.
Луна могилы предков освещает, От их лица она мне сообщает: Не торопись сюда, где все равны, Ведь не увидишь даже и луны.
Ах, кони, кони, где вы все теперь? Ах, песни, песни, где вы все теперь? Не слышно больше звяканья уздечки, А вместо песен – речи, речи, речи…
Родятся мысли новые во мне, Но чувства новые где взять под старость мне? Мечети, храмы можно возродить, С разрушенной любовью как мне быть?
Сто ласковых названий для верблюда В арабском языке, подобно чуду. А мы друг друга бранью осыпаем, По тысяче ругательств изрыгаем.
Орать с трибуны предлагают мне, Не лучше ли шептаться в тишине С красавицей застенчивой и юной, Чем глотки драть на митинге с трибуны?
Волшебница сказала: «Можешь ты Доверить мне желанья и мечты?» «Хочу я землю, как отец, пахать, А после в тихой сакле отдыхать».
Убили Махмуда, поэта-певца, Потом схоронил я поэта-отца. Один я остался, как третье Койсу: До Каспия воды свои донесу?
Перед охотой сокола подряд Три дня, три ночи голодом морят. У тех, кто к власти рвется, тот же взгляд, Глаза таким же голодом горят.
Был я как лань, что легка и стройна, Стал я под старость похож на слона. Сердце птенцом трепетало, бывало, Буйволом в луже барахтаться стало.
В далекие страны уедешь, бывает, Никто по-аварски ни слова не знает. Живу средь людей молчаливее пня, Один лишь Аллах понимает меня.
Страна погибает, дают нам рецепты, Как это исправить, как вылечить это. Рецепты от краха, от разных мытарств… Но нету в аптеках подобных лекарств.
Что бы там ни кричали стоусто О грядущем пути, все равно: Поднимаюсь я в горы — там пусто. А в ущелье спускаюсь — темно.
Я был из тех, кто камень добывал, Чтобы чертогам светлым возноситься. Но каменщик, который стены клал, Построил не чертоги, а темницу.
Бумаги чистый лист так жаждет слов, Перо в руке, и я писать готов. Но вспомнил вдруг о ней, о ней, о ней… Молчанье стало песнею моей.
Обманут я, но мне себя не жалко, Обманутые песни — вот что жалко, Поверишь — плохо, и не веришь — плохо, Будь проклята ты, лживая эпоха.
Душа то в муках корчится, то пляшет, То снег идет, то дождь идет на пашни. Но пашня, если доброе зерно, Вся золотою станет все равно.
По тюрьмам я ни разу не сидел, В Кремле я рядом с сильными сидел, Полжизни там напрасно просидел. Напрасно жил, напрасно поседел…
Вопрос в анкете: был ли я судим? Я каждый день и каждый миг судим. За день вчерашний я судим сегодня. А завтра ад настанет за сегодня.
Несу раздумий ношу на подъем, Как мне достичь удастся перевала? Ведь их, раздумий, больше с каждым днем, А сил моих все меньше… вовсе мало.
Какой-то праздник, Господи, прости. Забрел. Меня в передний угол пряча, Бокал вина должны бы поднести К моим губам, но… микрофон подносят.
Ах, Пушкин, Пушкин! Митинги вокруг, Листовки, крики, ругань, вопли, споры… Но ты со мною, мой любезный друг, У нас еще орлы парят. И тишина. И горы.
Внушали нам: страна, в полете ты, В пути и на «великом переломе». Но оказалась на ремонте ты, Как старый лифт в плохом и грязном доме.
Ведь не с Казбеком вровень я стою, Ведь я не поднебесная вершина, Откуда ж снег на голову мою, Откуда ж эти белые седины?
Кто струны на пандуре рвет? Глупцы. Кто ссорится с женой и с горя пьет? Глупцы. С соседями кто мирно не живет? Глупцы. Тогда, спрошу я, — где же мудрецы?
На всех, на всех в бинокль смотрели мы, Все видели в большом увеличенье. Теперь бинокль перевернули мы… А где же вещи в истинном значенье?
Уходит вождь, приходит новый вождь, Законы, заседанья, словопренья… Земле нужны крестьяне, солнце, дождь, А не нужны бумажные решенья.