О, я хотел бы одного, других желаний нет: Чтоб улыбалось божество! И это — не слова! Какой тебе еще талант необходим, поэт, Как не талант хранить от слез улыбку божества?
Не надо благ, но сделай так, чтоб я прошел свой век По нестираемым следам души твоей живой! Там, где душа твоя прошла,— пусть не чернеет снег, Пусть время остановит бег на миг, когда я твой!
Твой портрет
Твои глаза, твоя улыбка, твои слезы — Жемчужинок лучистая середка! Звезды таинственней и ароматней розы — Пятно родимое чуть выше подбородка.
Твои надежды и твои желанья Цветут на скалах диких, поднебесных. Флажок на кончике штыка с алмазной гранью — Вот голос твой и трепет твой, звенящий в песнях!
Твоих бровей колосья золотые Украсила узорами природа. Кто не видал искристые, цветные Огни в ручьях под синью небосвода,
Кто не видал, как пламя, излучаясь, Играет в чистом роднике текучем,— Тот глаз твоих не видел, я ручаюсь! Тем лучше для меня, ей-богу, лучше!
Сама естественность — в любом твоем движенье: То вскинешь голову, то над столом склонишься… Нет сил описывать! До головокруженья Смотреть уж лучше и считать, что ты мне снишься!
Стихи на память
Мой друг, если строки мои в этот раз Тебя не прельстят, как душистая долька,— Так ты не горюй, потому что из нас Ведь я виноват в этом, я, да и только!
Значительно дальше я должен был стать, Чтоб нежный твой образ, не портя нисколько, Стихами своими я смог передать,— Но я виноват в этом, я, да и только!
Мой друг, если строки мои в этот раз Тебя насладят, как душистая долька,— Ты глянь в зеркала и не прячь своих глаз, И будь благодарна себе, да и только!
А я ни при чем… Эту нежность и грусть, Клянусь, я не мог приукрасить нисколько — Ведь это они мне стихи наизусть Напели, а я записал их — и только!
Дети
В цветах не видел я особой красоты И свысока их называл — «цветочки». Зато как нежно я влюблен в цветы Теперь, когда растут при мне три дочки!
Склоняюсь, как влюбленный великан, Над каждой розой: «С добрым утром, розы!» Теперь, когда я ставлю их в стакан, Глаза мне заволакивают слезы!
Я раньше думал, что свистят в одну дуду Все птицы мира, словно заводные. Но вдруг увидел я детей своих в саду, — О, как же глух я раньше был, мои родные!
Теперь душа моя, как ветка, шелестит, Когда я слышу свист взлетевшей птицы. А стая птиц за тучу залетит — И в сердце боль, как от вонзенной спицы!
Ах, разве знал я раньше, дуралей, Как драгоценна жизнь и что с ней делать? Прижав к себе сердечки дочерей, Я понял все, и плакать захотелось!
И свежим счастьем задышала грудь, И свежим страхом грудь была объята, И я боялся этот свет спугнуть — Как мог я жить без этого когда-то?!
***
То ли шар вращается земной В десять раз быстрее подо мной, То ли я вокруг земного шара Делаю круги как заводной? То ли подо мной бегут дороги, Отрастив невидимые ноги, То ли я бегу, не зная сноса, Отрастив незримые колеса?
Дней погожих и ночей туманных Не считал я, словно медь в карманах, — Я их тратил на дорогах мира С диким легкомыслием транжира! Сыпались они исподтишка, Словно из дырявого мешка Яблоки, которые в дорогу Вышли на плечах у дурака! А когда я бросился за ними, Не были уже они моими, А давным-давно принадлежали Тем, кто позади меня бежали…
Я швырял налево и направо Годы жизни, вдаль шагая браво,— Словно ароматные цигарки Лишь на треть выкуривал в запарке! А когда я бросился за ними, Их уже и не было в помине. Ливни промочили их небесные, Ветры утащили легковесные.
Словно из дырявого силка, Упорхнули тихо в облака Стаи белых дней, ночей летучих, Чья живая тайна глубока. А когда я бросился за ними, Не были уже они моими: Взял аркан — они бегут, как лани, Ставлю сеть — крылами бьют в тумане!
Это все от жадности моей — Гнался и за белым, и за алым! Это все от гордости моей… Что теперь вздыхать о небывалом?! Разве я схвачу быка за хвост, Если за рога его не взял? В Африку летят скворец и дрозд — Как бы страстно их зимой ни звал!
Но убитый лев спокон веков Не уносит шкуру на спине! Видел у цунтинских земляков Я такие шкуры на стене. Как похожи издали на них Все мои оставшиеся годы, — Львиный ворс давно померк, поник, Но видна, видна душа природы!
Последнее свидание с мамой
Ее лицо изрыто морщинами глубокими — По ним, по ним когда-то бурлила жизнь потоками. А волосы на темени — травинками качаются, Такой трава становится, когда пожар кончается.
Опущенные веки она поднять не в силах — Старается, бедняжка, но тяжкий холод — в жилах. Шепнуть мне что-то хочет, пока я жив и молод, Но губ разнять не может — такой сжимает холод.
Твои худые руки в моих ладонях, мама,— Как два листочка в глуби широкого кармана, Как два листка опавших, прозрачных, легких, чистых, Как в крапинках, в прожилках два листика пятнистых.
Стою у изголовья. Вокруг прозрачной мамы Висят сынов портреты — струится скорбь за рамы. Но мама их не видит… И вот глядят из тени Очки, которых мама уж больше не наденет.
Я и море
Белеет мгла… Ты с кем всю ночь в разладе Металось, море, под моим окном? Опять с утра в твоей зеркальной глади Я сам себя увидел пацаном!