В локте согбенна жилами.
На всех он стогнах сей народ
Взыскует, препитаемых
От снедей церкви матери,
160. Всех, эконом, их ведая.
Засим считает всех он их,
Отметив имя каждое,
И вереницей длинной стать
Велит перед святилищем.
Истек уже предписанный
День: бесновался буйственный
Судья душою алчною,
Посул исполнить требуя.
Тут мученик: «Приди, прошу,
170. Чтоб близ казны представленной
Дивиться, сколь хранит наш Бог
Богатства во святых Своих.
Обширну узришь храмину,
Во злате чаш горящую,
И вдоль пространных портиков
Гряды глыб сгроможденные».
Тот не стыдится вслед пойти;
Достигли до священных врат:
Стоят там нищих сонмища,
180. Чреда обличий горестных.
Молящих гул подъемлется;
Префект застыл, ужасшися,
И обратил к Лаврентию,
Грозливый, очи бурные.
А тот: «Почто скрежещешь ты,
Что грозен? не по нраву ль что?
Иль подлым ты и скаредным,
Или презренным мнишь сие?
То злато, коим ты горишь,
190. Рождает хрящ ископанный
И в рудниках мерзительных
Труд иссекает каторжный,
Иль под стремниной, мутные
Пески вратящей, кров его;
Что от земли и грязи в нем,
То пламень должен выкалить.
Стыд златом расторгается,
Крушится безупречность им,
Мир гибнет, верность падает,
200. Уставы сами рушатся.
Почто ж отраву доблести
Честишь и ценишь выспренне?
Коль спросишь злата истого,
Вот свет и человеков род.
То вскормленники света суть,
Стесненны телом немощным,
Чтобы от здравья плотского
Не дмился вознесенный ум.
Суставы коль дробит недуг,
210. Дух возрастает доблестью,
Напротив, в плотской крепости
Мощь изнурится разума.
Ведь кровь, разжегшаясь на грех,
Сил доставляет менее,
А в злобах истощенный пыл
Отраву малит и теснит.
Когда бы был мне выбор дан,
В скорбях горчайших я б желал
Телес стерпеть дробление,
220. Прекрасну жизнь внутри стяжав.
Сравни различны бедствия,
Сведи противны пагубы:
Недуг ли плоти мерзостней,
Души ль и нрава язвины?
Наш род, во плоти немощной,
Внутри с красой нетронутой,
Изящны, непорочный дух
Несут, мученья чуждые.
А ваше племя дюжее
230. Проказа точит внутрення,
В них храмлет заблуждение,
И ложь не зрит безокая.
Любого из твоих владык,
Чей лик и риза блещутся,
Я почитаю немощней
Из нищеты сей всякого.
Сему, в шелках спесивому,
Несому колесницею,
Водянки волглой бледная
240. Отрава вздула внутренность.
Сей, алчный, напружил свою
Сляченну руку, и ладонь
Свернув когтьми крюкастыми,
Расслабить жилы немощен.
Сего распутство гнусное,
Влекущегось среди блудниц,
И в ил, и в лайно вымажет,
Пока он блуда вымолит.
Калимый любочестием
250. И жаждой сана пышущий
Не в фебре ль задыхается,
Не бесится ли в жилах огнь?
Всяк, у кого, несдержного,
Свербит секреты разглашать,
Снедая печень, томится,
Терпя паршу сердечную.
Что ж поминать завистливой
Груди налиту опухоль,
Что гнойные и сизые
260. Недоброхотства язвины?
Правитель Ромы, ты и сам,
Предвечна Бога презритель,
Чтя нечистоты демонски,
Недугом страждешь царственным.
Сии, кем, гордый, небрежешь,
Кого ты чтишь проклятыми,
Изрытых совлекутся тел,
Став вскоре неврежденными,
Когда, телес разрушенных
270. Впоследок свободившися,
В чин жизни вшед прекраснейший,
В чертоге отчем свет прольют,
Не в рубищах, не в немощи,
Каков их зрак привременный,
Но ризой червленеющей
И золотым лучась венцом.
Тогда, представься случай, я
Перед твоими взорами
Могущих мира вывел бы
280. Призванными на перепись.
Укутанных бы ветошью
Ты зрел, ноздрю ослизлую,
Слину, с подбрадья каплющу,
И веки гноетечные.
Ничто не гнусней грешника,
Зловонней, прокаженнее:
Рубец злодейств сочащийся
Вертепом дышит Тартара.
Всё повернется — душам тем
290. Прильпнет обличье гнусное,
Которые пригожестью
Во плоти утешалися.
Се оный золотой чекан,
Невдавне мной обещанный,
Его ж ни в пепел пагубе
Не стерть, ни вору не украсть.
Придам драгие камни я,
Чтоб нищим ты Христа не мнил:
Се камни света искриста,
300. Убранство храма нашего.
Священных видишь девственниц,
Неоскверненных стариц зришь,
С кончиной брака первого
Второму чуждых пламени.
Се церкви ожерелие,
Красна она в каменьях сих,
С сим веном дорога Христу,
Высоку так честит главу.
Се роскошь наша — приими:
310. Украсишь город Ромулов,
Взрастишь казну властителя,
Сам учинишься пышнее».
«Мы в смех ему, — ярясь, кричит
Префект, — и он на тысячу
Ладов над нами тешится,
И жив еще, несмысленный!
Сквернавец, мнишь, безмездно ты
С ужимкой мима оную
Сплетал мне пустошь, скоморох,
320. Ломаясь с побасёнками?
Отменным зрится вежеством
Тебе со мной забавиться?
Я ль, на потеху выданный,
Привольным стал игралищем?
Ужели строгость фасками
И суровство утрачены,
Ужель бердыш властительный
Иззубрен косной кротостью?
Речешь: „Подвергнусь волею,
330. Желанна страстотерпца смерть“;
Ведь такова, мне ведомо,
В вас убеждений суетность.
Но вожделенью твоему
Не дам я смерти быстрыя
Исход непромедлительный,
Мгновенно сгинуть не пущу.
Жизнь захвачу и провлеку
В долготах неослабных мук,
И смерть неизбежимая
340. Протянет боль бессрочную.
Стелите угли тлеющи,
Чтоб жар чрезмерный пламени
Не поглотил строптивца лик,
Во глубь не вник сердечную.
Зной вялый и сникающий,
Разлитый легким веяньем,
Полусгорелой пусть кротит
Терзанье плоти исподволь.
Прекрасно, что от сонмищ их
350. Мистериарх впал в руки мне, -
Один окажет он пример,
Чего страшиться вскоре всем.
Взойди на огнь разложенный,