Пока оттоле кровь лилася, прядая;
Ему подбрадье алый и блистательный
Убор облек, грудь в славе зрится чермная,
910. Он торжествует, как в препряде царственной.
Префект, решив, что мужа безъязыкого
Принудить можно к жертвам, коль, речей лишен,
Болтать не может боле на позор богам,
Велит обратно привести безмолвного,
Недавно вихрем слов его ужасшися.
Вновь жертвенники пред судищем ставятся,
И огнь живой здесь в углях, купно с ладаном,
Утробы бычьи иль свиные потрохи;
Когда ж, пришед, он зрит приготовления,
920. На них он дует, словно узрев демонов.
Асклепиад сим тешится, ликующий,
И прибавляет: «Что ж, еще ль заносчивы
Ты, как привыкнул, речи изнести готов?
Что хочешь, молви, разглагольствуй, речь веди;
Глас упражнять свой вольно попускаю я».
Роман, от глуби воздохнув сердечныя,
Издал в стенанье пеню и промолвил так:
«Словес Христовых ради есть всегда язык,
Искать остави орган, речи правящий,
930. Когда Податель речи прославляется.
Кто сделал, чтобы глас, из глуби лёгкого
И уст согнутой желвию испущенный,
То отражался, в нёбо ударяяся,
То умерялся пред зубов оградою
И был подвижным плектром для него язык,
Коль учредил он так гортани тростию
Дышать, согласным звуки движа веяньем,
Чтоб развивались речи в сем движении
Иль уст кимвалы двигнув, говорили мы,
940. То сжавши тихо губы, то размкнувши их,
Иль усомнишься, что сломить природный чин
Способен тот, кто форму создал первую?
Ее создавший волен низложить ее,
И учиненный сплесть и вновь расплесть устав,
Чтоб речь без службы языка творилася.
Знать хочешь силу Божества ты нашего?
Текучей зыби стрежь Он попирал стопой,
И отвердело естество нестойкое:
Своим законам сколь несходно сделалось!
950. Среда пловцов — днесь поприще для поступи.
Сии для Бога действия обычные,
У нас Кто чтится истым во Христе с Отцом, -
Глагол безмолвным, шаг хромым нетягостный,
Глухим отраду возвращать услышанья,
Несвычна света ясность даровать слепым.
Коль кто, несмыслен, мнит всё это баснями
Иль коли сам ты мало вероятия
В сем видел прежде, — убедися в истине:
Се, пред тобою тот держит речь, кому ты ссек
960. Язык: пред чудом преклонися дознанным».
Оцепенелый взят гонитель ужасом,
Боязнь и ярость сердце помрачили в нем:
Не ведает он, грезит или бодрствует;
В сомненье медлит, знаменья какой здесь вид;
Страх ослабляет, дразнит возмущение.
Смирить не может пыл души разнузданной,
Но как направить яри дрот, не ведает.
И наконец он лекаря невинного
К суду, свирепый, гонит, с обвинением,
970. Что в соглашенье тот вступил, подкупленный,
Во рту ль железом не пошевелив иль зря
Его вращая, иль касаньем сдержанным
Нанес искусно раны он поверхностны,
Чтоб языка лишь части причинить ущерб,
В нем сопряжений всех не пресекаючи.
Членораздельный глас в нем невредим пребыл;
Словам не выйти из пустыя полости —
Язык-правитель ей дает звучание.
Пусть там дыханья отгул в праздной впадине:
980. Тогда бы эхо, а не речь, лилось оттоль.
Сии изветы правдой отражает врач:
«Его гортани испытай ты скважину,
Ты за зубами палец испытущий
Подвигай, в глотку загляни отверстую,
Не кроется ль там то, что правит дханием.
Хотя б уколом легким я пронзил его
Иль малой раной к языку притронулся,
При плектре зыбком был бы глас ослабленным;
Ведь коль наставник голоса урон несет,
990. Употребленье речи пресекается.
Испробуй, если то угодно, жалобу
Издаст какую скот обезъязыченный,
Свинья какое изнесет нам хрюканье;
Чей глас был шумен, чей нестроен клич бывал,
Безмолвны, боле слух не поразят ничей.
Свидетельствуюсь здравьем повелителя —
Я без лукавства, судия, свой труд свершил,
Служа веленьям честно государственным;
Он знает, речи бог какой вливал ему;
1000. Но я не знаю, как немой витией стал».
Так обелился Аристон, не тронувши
Сим злочестива христиан враждебника;
Всё больше, больше входит в исступление.
Он вопрошает, окроплен ли чуждою
Муж кровью или из него струящейся.
Роман в ответ: «Вот, я перед тобой стою;
Не бычья это кровь, моя доподлинно.
О чем я молвил, ты узнал, несчастнейший
Язычник, — ваших кровь быков священную,
1010. Чьей жертвенною вы резней насквозь мокры?
Верховный жрец ведь в ямину, изрытую
В земле, нисходит ради посвящения,
В тесьме чудесной, повязью торжественны
Виски омкнувши, на власах венец златой,
Стянув шелкову тогу на габийский лад.
Тесницей, сверху настланной, творят помост,
В щелях сквозящий меж доской непригнанной;
Засим иль сверлят, или же щепят настил,
И частым древо буравом изнизано,
1020. Чтобы зияло в нем отверстий множество.
Сюда огромный бык, со лбом свирепейшим,
Цветов гирляндой иль по раменам увит,
Или рогов меж спутанных, приводится,
И лучезарен лоб у жертвы золотом,
И шерсть его златою крыта тяголью.
Поставив зверя к жертвоприношению,
Грудь освященной рассекут рогатиной;
Кипящей крови изрыгнет широкая
Стремнину рана, на мостки дощатые
1030. Курящийся ток с клокотаньем выплеснув.
По неисчетным тут щелей проточинам
Дождь, ниспадая, тлеющей росой кропит,
Его сретает жрец, в глуби схороненный,
И, каждой капле мерзку подклонив главу,
И одеяньем точит смрад, и телом всем.
Лик запрокинув, щеки подставляет он,
Встречь ливню уши, губы, ноздри выдавши,
И сами очи омывает влагою,
И не щадит он нёба, и язык росит,