Сверчок за очагом (пер.Линдегрен)

— Признаться, мн даже совстно щеголять въ немъ, — сказалъ Калебъ, наблюдая за дйствіемъ своихъ словъ по лицу дочери, просіявшему отъ радости;- честное слово! Когда я слышу, какъ мальчишки и взрослые говорятъ за моей спиной: «Вотъ теб на! Какой франтъ!» я не знаю, куда двать глаза. Вчера вечеромъ ко мн присталъ нищій; я никакъ не могъ уврить его въ своемъ простомъ происхожденіи. — «Нтъ, ваша честь, какъ можно! — возразилъ онъ. — Разв я не понимаю, что вы изволите шутить, сэръ! Тутъ я почувствовалъ, что мн совсмъ не слдуетъ такъ франтить.

Счастливая слпая двушка! Какъ весела она была въ своемъ восторг!

— Я вижу тебя, отецъ, — сказала бдняжка, сложивъ руки, — вижу такъ ясно, какъ будто у меня есть глаза, въ которыхъ я никогда не нуждаюсь, когда ты со мною. Синій плащъ.

— Ярко-синій, — поправилъ Калебъ.

— Да, да! Ярко-синій! — воскликнула двушка, поднимая сіяющее лицо;- я помню, что это цвтъ благословенныхъ небесъ! Сначала ты говорилъ мн, что плащъ у тебя синій. Итакъ, ярко-синій плащъ…..

— Свободнаго покроя, — дополнилъ Калебъ.

— Свободнаго покроя! — подхватила дочь, смясь отъ души;- и ты одтъ въ этотъ плащъ, милый отецъ, ты съ твоимъ веселымъ взглядомъ, улыбающимся лицомъ, бодрымъ шагомъ и твоими темными волосами, — такой моложавый на видъ и красивый.

— Ну, будетъ, будетъ! — сказалъ Калебъ. — Вдь этакъ я могу возгордиться!

— Я думаю, ты ужъ возгордился, — подхватила слпая двушка, указывая на него въ своей радости. — Знаю я тебя, отецъ! Ха, ха, ха! Я тебя разгадала!

Какъ непохожъ былъ образъ, созданный ея воображеніемъ, на того Калеба, который сидлъ, наблюдая за нею! Она говорила о его бодрой походк. Двушка не ошибалась. Цлые годы не переступалъ онъ порога собственнаго жилища, не измнивъ своихъ шаговъ для чуткаго слуха слпой; и какъ бы не было тяжко у него на сердц, отецъ не забывалъ о легкой поступи, которая должна была ободрять слпую дочь.

Богу извстно, но я думаю, что эта смутная растерянность Калеба происходила на половину отъ того, что онъ говорилъ неправду о самомъ себ и о всемъ окружающемъ изъ любви къ своему слпому дтищу. Могъ ли этотъ маленькій человчекъ не быть растеряннымъ посл стольныхъ лтъ притворства, неусыпныхъ стараній затушевать свою собственную настоящую личность и вс предметы, имвшіе какое нибудь отношеніе къ нему?

— Ну вотъ и готово, — сказалъ Калебъ, отступая шага на два для боле правильной оцнки своей работы; это также близко къ настоящей вещи, какъ мелкая монета къ крупной. Какъ жаль, что весь передній фасадъ дома открывается сразу! Еслибъ въ немъ была хоть лстница и настоящія двери для входа въ комнаты! Но вотъ что хуже всего въ моемъ занятіи: я вчно поддаюсь самообольщенію и дурачу себя.

— Ты говоришь такимъ упавшимъ голосомъ. Не усталъ ли ты, отецъ?

— Усталъ! — съ жаромъ подхватилъ Калебъ. — Съ чего это, Берта? Я никогда не уставалъ. Что ты выдумала!

Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ удержался отъ невольнаго подражанія двумъ фигурамъ на каминной полк, которыя звали и потягивались въ состояніи вчнаго утомленія, и замурлыкалъ отрывокъ псни. То была вакхическая псня, въ которой говорилось объ „искрометномъ кубк“. Онъ плъ беззаботнымъ голосомъ, при которомъ его лицо казалось въ тысячу разъ изможденне и задумчиве обыкновеннаго.

— Э, да никакъ вы поете? — послышался возгласъ Текльтона, заглянувшаго въ дверь. — Продолжайте! Вотъ я такъ не могу пть.

Никто не заподозрлъ бы его въ пристрастіи къ пнію; до такой степени веселье было чуждо его наружности.

— Мн не до пнья, — продолжалъ хозяинъ. — Я очень радъ, что вы можете пть. Надюсь, что вы въ состояніи также и работать. Но едва ли одно не мшаетъ другому, какъ я полагаю.

— Еслибъ ты могла только видть, Берта, какъ онъ подмигиваетъ мн, - шепнулъ дочери Калебъ. — Вдь этакій шутникъ! Не зная его, можно подумать, что онъ говоритъ серьезно. Пожалуй, и ты вообразила тоже самое?

Слпая двушка улыбнулась и кивнула головой.

— Пвчую птицу, и ту, говорятъ, надо заставлять пть, — ворчалъ торговецъ игрушками. — И вдругъ сова, которая не уметъ пть и не должна пть, вздумаетъ завести псню. Съ чего бы это на нее нашло?

— Какія лукавыя гримасы корчитъ онъ въ этотъ моментъ, — снова шепнулъ отецъ дочери. — Чистая потха!

— О, вы всегда приносите къ намъ съ собой веселье и радость! — воскликнула улыбающаяся Берта.

— Э, да и вы тутъ? — замтилъ Текльтонъ. — Несчастная идіотка!

Онъ въ самомъ дл считалъ ее идіоткой, сознательно или безсознательно основываясь на томъ, что она питала къ нему привязанность.

— Ну, стало быть, если вы тутъ, то какъ поживаете? — продолжалъ хозяинъ свойственнымъ ему грубымъ тономъ.

— О, прекрасно, превосходно! Я такъ счастлива, какъ только вы можете пожелать мн этого. Такъ счастлива, какъ вы осчастливили бы весь міръ, еслибъ могли.

— Бдная дура, — пробормоталъ Текльтонъ, — ни проблеска разума, ни проблеска!

Слпая двушка схватила его руку и поцловала, посл чего припала къ мой щекой, прежде чмъ выпустить ее. Въ этой ласк было столько невыразимой преданноcти и горячей благодарности, что даже Текльтонъ невольно сказалъ съ меньшей ворчливостью, чмъ обыкновенно: