Темный карнавал

– Послушайте меня, миссис Эллиот, – неожиданно тихо и кротко продолжил он, пряча от нее взгляд, в котором сквозила злоба, – и ты, Сеси, тоже, – сказал он, обращаясь к спящей, – если, конечно, ты там, – добавил он. – Послушайте, – он бросил взгляд на часы, которые тикали на противоположной, залитой солнцем стене. – Если Сеси не вернется к шести часам вечера и не согласится помочь мне очистить мой разум и сделать меня нормальным, то я… – Он выпрямился. – Я пойду в полицию. У меня есть список всех Эллиотов, которые живут здесь – как в самом Меллин-Тауне, так и на фермах вокруг. Полиция за час нарубит столько свежих кедровых кольев, что их хватит на целую дюжину эллиотовских сердец… – Он замолчал, утер с лица пот и прислушался.

Вдалеке снова звонил колокол.

Он слышал его уже целую вечность. Никакого колокола не было, но он слышал, как он звонит. Теперь он звенел то ближе, то дальше, то здесь – то там. И никто, никто кроме него самого, не слышал никакого звона.

Он затряс головой. Ему хотелось закричать, чтобы заглушить этот колокольный звон.

– Все слышала?! – крикнул он миссис Эллиот.

Потом подтянул брюки, рывком затянул застежку на пряжке и прошел мимо Матери к двери.

– Да, – сказала она. – Слышала. Но даже я не смогу вызвать Сеси, если она не захочет возвращаться прямо сейчас. Разумеется, рано или поздно она вернется. Так что имей терпение. И не вздумай бежать в полицию, если…

Он оборвал ее.

– Я не могу ждать. Этот чертов шум у меня в голове продолжается уже четыре месяца! Больше я не вынесу! – Он мрачно взглянул на часы на стене. – Пора идти. Попробую поискать Сеси в городе. И если я не найду ее до шести… Ну, что такое кедровый кол, вы знаете.

Его тяжелые ботинки простучали по холлу, потом, с каждым шагом все более удаляясь, – по лестнице и вышли из дома за дверь. Когда все звуки стихли, Мать обернулась и направила на спящую пронзительный, полный боли взгляд.

– Сеси, – негромко, но настойчиво позвала она. – Сеси, вернись домой!

Но тело не отзывалось. Сколько Мать ни ждала, Сеси лежала неподвижно.

Прогулявшись по свежему воздуху через пустырь, Дядя Джонн бродил теперь по улицам Меллин-Тауна, выискивая Сеси в каждом ребенке, лизавшем фруктовый лед, и в каждой белой собачке, которая целеустремленно бежала мимо, направляясь неизвестно куда.

Город раскинулся по сторонам оврага, как нарядное кладбище – если считать памятниками дома, хранящие память об утраченных искусствах и развлечениях. Он зарос вязами, лиственницами и гималайскими кедрами и был выстелен деревянными мостками, которые каждый мог затащить на ночь к себе во двор, если его раздражал глухой стук топающих людей. Высокие дома, которые своей худобой и продуманной бледностью напоминали старых дев, поблескивали очками из цветного стекла в обрамлении редких соломенных волос из вековых птичьих гнезд. Там была аптека – со странными конструкциями из проволоки и фанеры для продажи газировки и с тем самым густым медицинским запахом, который не спутать ни с чем (потому что он бывает только в старых аптеках и нигде больше). А еще там был парикмахерский салон, перед которым вращалась красно-полосатая колонна – как гусеница, внутри стеклянной куколки. А еще – бакалейная лавка, где было почти темно, везде валялись какие-то пыльные коробки, и старая армянка пахла ржавыми монетами. Город лениво лежал под сенью хвои и густой листвы, и где-то в этом городе была Сеси. Та, что умела Путешествовать.

Дядя Джонн остановился, купил себе бутылку Orange Crush[21], выпил ее и вытер лицо носовым платком. Все это время его глаза прыгали вверх-вниз, вверх-вниз, как дети прыгают через скакалку. «Это от страха, – подумал он, – я просто боюсь».

Он смотрел на птиц, черными точками нанизанных на телефонные провода, и видел в них шифровку. Вдруг Сеси там, наверху, смеется над ним, выглядывая из зорких птичьих глаз, шуршит перьями и что-то ему чирикает? Потом бросил подозрительный взгляд на индейца из сигарной лавки. Но в его непроницаемом, изрезанном морщинами лице цвета табака не было никаких признаков оживления.

Внутри головы вновь наступило сонное воскресное утро, и откуда-то издалека, через долину, поплыл колокольный звон. Дядя Джонн полностью ослеп. Теперь вокруг него была полная темнота. И только белые, искаженные мукой лица проплывали перед его мутным взором.

– Сеси! – крикнул он, обращаясь ко всем и ко всему. – Я знаю, ты можешь мне помочь! Встряхни меня, как грушу! Cecи!

Слепота прошла. Теперь он был весь в холодном поту – пот тек с него, как сироп.

– Я знаю, ты можешь помочь, – сказал он. – Я видел, как ты помогла Кузине Марианне. Это было много лет назад, кажется, лет десять? – Он задумался, вспоминая.