Темный карнавал

Сеси любила жарким летним полднем проникнуть в мягкую серую оболочку рачьих жвал. Любила выглядывать из черных яичных глазок, подрагивающих на чутких нитевидных стебельках. И ощущать, как сквозь них, словно через шлюз, течет ручей – непрерывно, неся с собой то облака прохлады, то теплый плененный водой свет. И вдыхать, и выдыхать плавающие в воде частицы вещества, держа перед собой шероховатые ороговевшие клешни, как будто это изящные столовые приборы (только слегка распухшие и острые, как ножницы). И даже наблюдать за гигантскими шагами мальчишечьих ног, которые продвигаются к ней по дну ручья, слышать их слабые, съеденные толщей воды крики. И как они тычут в воду своими бледными пальцами в поисках раков, отбрасывают в сторону камни, а потом хватают и швыряют обезумевших тварей в открытые металлические банки, где уже шевелятся десятки других, и от этого они напоминают ожившие корзины для бумаг.

Она видела, как два бледных стебля мальчишечьих ног балансируют прямо над ее камнем, видела тень от обнаженных чресел на грязном песчаном дне и застывшую в воздухе руку. И даже слышала шепот – жаркий, почти любовный шепот мальчишки, нашедшего под камнем приз. Но вот рука нырнула, камень покатился, и Сеси, взмахнув, как веером, хвостовым плавником доставшегося ей на время рачьего тела, отпрыгивает назад, исчезает на секунду в песчаном взрыве – и уходит вниз по течению.

Она идет к другому камню, и сидит там, вздымая хвостом песчаный веер и гордо выставив перед собой клешни. Крошечные черные колбочки ее глаз сияют, а в жвалах прохладно пузырится прохладная вода ручья, наполняя все ее тело прохладой…

Осознание того, что Сеси может оказаться совсем рядом, в любом живом существе, приводило Дядю Джонна в бешенство. Этим существом мог быть кто угодно – белка, бурундук, какой-нибудь болезнетворный микроб, не говоря уже о его собственном, вечно ноющем теле. Сеси могла влачить свое существование даже в амебах…

В самые изнуряющие летние дни Сеси любила пожить в амебе – ползая, перетекая и сокращаясь на самом дне темных, усталых и глубоко философских вод кухонного колодца. В те долгие часы, когда там, высоко над неподвижной гладью воды, мир превращался в знойный апокалипсис и не было ни кусочка земли, где бы жара не поставила свое клеймо, она – прохладная, дрожащая и отстраненная, дремала в глубоком горле колодца. Там, наверху, деревья походили на пирогравюры[22], выжженные зеленым огнем. Птицы походили на штампы, которые обмакнули в бронзу и впечатали прямо вам в мозг. Дома напоминали дымящиеся навозные сараи. Двери хлопали со звуком ружейного выстрела. Был только один приятный звук, которым одарил ее этот кипящий на медленном огне полдень, – астматический всхлип колодезной воды, сначала набранной в фарфоровую чашку, а потом с шумом всосанной сквозь фарфоровые зубы какой-то старушки, похожей на скелет. Сначала Сеси-амеба услышала, как наверху протопали старушечьи туфли. Потом до нее донеслось, как старушка тяжело вздыхает, томясь на августовском солнце. Ну, а потом, лежа ниже всех, в самой прохладе, глядя наверх сквозь гулкую темноту колодца, она услышала, как железная рукоятка насоса решительно нажалась потной от предвкушения старушечьей рукой… И вот, вода, амеба, Сеси и все остальные уже поднимаются вверх по горлу колодца и с холодным отвращением сливаются в чашку, возле которой уже ждут иссушенные солнцем губы. Тогда, и только тогда Сеси вышла из амебы: в ту самую секунду, когда губы потянулись к глотку, чашка наклонилась к губам и один фарфор чокнулся с другим фарфором…

Джонн споткнулся и упал плашмя прямо в ручей!

Некоторое время он просто тупо сидел, мокрый.

А потом с криками и руганью начал крушить все вокруг себя – переворачивать камни, хватать и швырять раков. Колокола громче и громче звенели у него в ушах. Более того: по поверхности воды одно за другим вдруг поплыли тела, которых существовать не могло, но которые существовали и выглядели абсолютно реально! Это была целая процессия из тел. Белые, как черви, перевернутые на спину, они плыли, словно освободившиеся от нитей марионетки. Когда они проплывали мимо Джонна, течение покачивало их головы так, что они поворачивались к нему лицом, и по чертам их лиц можно было разглядеть, что это лица семьи Эллиот.

Джонн заплакал, прямо сидя в воде. Он хотел, чтобы Сеси ему помогла, но на что он теперь может рассчитывать – после всех этих идиотских проклятий, ненависти и угроз ей и Семье?

Он вылез из ручья, отряхнулся и стал подниматься на холм. Теперь все, что ему остается, – это упрашивать и умолять кого-нибудь из членов Семьи. Просить их заступиться за него. Просить, чтобы уговорили Сеси поскорее вернуться домой.

В похоронном бюро на Корт-стрит открылась дверь. Из нее выглянул похоронщик, невысокий хорошо постриженный мужчина с усами и тонкими деликатными руками. Лицо его вытянулось.

– Вы, Дядя Джонн? – сказал он.

Они прошли внутрь.

– Племянник Бион, – сказал Джонн, все еще мокрый после ручья, – мне нужна твоя помощь. Ты не видел Сеси?

– Сеси? – переспросил Бион Эллиот.