Темный карнавал

И как-то сразу порывисто и нежно прижалась к нему. Прямо как раньше. Как будто ничего не изменилось. Крепко, губы к губам. Это было так внезапно, что от неожиданности он рассмеялся. Холод разом растаял у него внутри – так же, как весной вместе со снегом тает вот это гнетущее ощущение, что впереди зима. Как только ребенок был унесен из комнаты, она будто заново ожила. Снова начала дышать. Почувствовала себя свободно. Конечно, все это вызывало у него смутное беспокойство, но он отгонял его, чтобы насладиться близостью с ней.

– Спасибо, спасибо тебе. Спасибо за то, что ты у меня есть! – торопливо шептала она. – За то, что ты такой. Ты, только ты мой родной! Самый надежный, самый ответственный!

Его разобрал смех.

– Это отец мне так всегда говорил: «Помни – ты несешь ответственность за свою семью!»

Она устало прислонилась к его плечу, ее темные блестящие волосы жарко прижались к его шее.

– По-моему, ты отлично справляешься, – сказала она, – даже чересчур. Иногда мне хочется, чтобы мы были такими же, как раньше, когда только поженились. Чтобы никакой ответственности за семью. Только ты и я. И никого больше. Никаких детей…

Она поспешно схватила его за руку и будто разом вся сжалась изнутри – так что ее бледное лицо покраснело от напряжения. Казалось, она хотела что-то сказать, очень много всего, но не могла, поэтому срочно попыталась заменить это чем-то более подобающим.

– Ну, понимаешь… Просто появился третий… компонент. Раньше были только ты и я. Мы защищали друг друга. А теперь мы защищаем ребенка, но от него никакой защиты не получаем. Я многое передумала, пока лежала в больнице. Понимаешь… Мир полон зла.

– Зла? – переспросил он.

– Да. Зла. От него нас защищают законы. А когда нет законов, тогда нас защищает любовь. Моя любовь защищает тебя… от меня. Я никогда не причиню тебе боль. Из всех людей ты – самый уязвимый для меня, но любовь тебя защищает. И я тоже не боюсь тебя, потому что любовь сдерживает все твои приступы раздражения, все противоестественные инстинкты, и, может быть, ненависть и незрелость. А вот ребенок… Он еще слишком мал, и он пока не знает никакой любви. Ну, или законов любви, как это еще назвать? И не будет знать, пока мы его не научим.

– Ну, мы же его научим.

– Но какое-то время мы будем перед ним беззащитны!

– Что? Беззащитны? Перед ребенком? – Он отстранил ее от себя и, хохотнув, покачал головой.

– А что – разве ребенок понимает разницу между добром и злом? – спросила она.

– Нет. Но он же поймет.

– Но ребенок – он же совершенно… пустой, в нем нет ни морали, ни совести… – возразила она.

Внезапно она замерла и, отдернув от него руки, быстро обернулась.

– Ты слышал? Какие-то звуки… Что это было?

Лейбер оглядел комнату.

– Нет, не слышал…

Она уставилась на дверь библиотеки.

– Там, – тихо произнесла она.

Лейбер прошел через комнату, открыл дверь библиотеки, после чего включил и выключил там свет.

– Там ничего нет, – сказал он и вернулся к ней. – Ты просто устала, вымоталась. Пойдем скорее в постель, прямо сейчас.

Они вместе выключили свет и в полной тишине, не произнося ни слова, беззвучно поднялись по лестнице.

Наверху она принялась извиняться.

– Ну, прости, что я тебе все это наговорила. Я просто устала.

Он сказал ей, что так и понял.

Она в нерешительности остановилась у двери детской. Затем резко повернула медную ручку и вошла. Он видел, как она осторожно, даже слишком осторожно, подошла к кроватке, заглянула в нее и застыла, словно ее ударили по лицу.

– Дэвид!

Лейбер подошел к кроватке и заглянул в нее.

У ребенка было взмокшее, совершенно пунцовое лицо. Розовый ротик двигался. Голубые глаза смотрели так, будто его только что душили. Крохотные красные ручки беспорядочно мелькали в воздухе.

– По-моему, он только что кричал, – сказал Лейбер.

– Да? – Элис Лейбер схватилась за спинку кроватки, чтобы не упасть. – Но я не слышала, чтобы он кричал.

– Просто дверь была закрыта.

– Думаешь, из-за этого он так тяжело дышит и у него такое красное лицо?

– Конечно. Бедный малыш. Плачет тут один в темноте. Давай он поспит сегодня в нашей комнате?

– Ты так его испортишь, – сказала Элис.

Лейбер чувствовал, как она провожает его взглядом, пока он вкатывает кроватку к ним в спальню. Он молча разделся, сел на край кровати. И вдруг поднял голову, выругался себе под нос и щелкнул пальцами.

– Черт возьми. Совсем забыл тебе сказать. В пятницу мне надо лететь в Чикаго.

– О боже, Дэвид… – Она растерянно посмотрела на него – как маленькая девочка, которая потерялась на улице. – В эту пятницу?

– Просто я уже два месяца откладываю эту поездку, и она настолько назрела, что не ехать уже нельзя.

– Я боюсь оставаться здесь одна.

– В пятницу уже приедет новая домработница. И будет здесь все время. Ты сможешь вызвать ее в любой момент. А я скоро вернусь.

– Но мне страшно. Я боюсь. Ты все равно не поверишь, если я скажу тебе, чего я боюсь. Наверное, я сошла с ума.

Дэвид уже лежал в постели. Элис выключила свет. Он слышал, как она обошла кровать, откинула свежие простыни, скользнула внутрь. И почувствовал рядом ее теплый женский запах.