Темный карнавал

– Если ты хочешь, чтобы я остался, я могу пока не ездить, – сказал он, – можно недельку подождать… Может, действительно стоит подождать. Тогда…

– Да нет, – перебила его она, – езжай. Я же понимаю, что это важно. Просто я все время думаю про то, о чем я тебе говорила. Ну, про законы, про любовь, про защиту. Со мной все понятно: от меня тебя защищает моя любовь. А вот ребенок… – Она перевела дыхание. – Что защищает тебя от него, Дэвид?

Он хотел ей что-то ответить, хотел сказать ей, что это нелепо – говорить так о младенцах, но не успел, потому что она резко включила ночник.

– Смотри, – сказала она, показывая пальцем.

Младенец лежал в своей кроватке и не спал. Некоторое время его голубые, глубоко посаженные глаза пристально смотрели прямо на него. Потом закрылись.

Свет снова погас. Элис прижалась к нему, вся дрожа.

– Я знаю, это нехорошо – бояться того, кого сама родила, – она перешла на торопливый свистящий шепот. – Но он пытался меня убить! Он лежит там, слушает, как мы разговариваем, и ждет, когда ты уедешь, и будет опять пытаться меня убить! Я знаю!

Рыдания вырвались у нее из груди, он крепко прижал ее к себе, но не мог остановить их.

– Ну, пожалуйста, – повторял он, гладя ее по спине. – Ну не надо. Пожалуйста. Не плачь.

Но она все плакала и плакала, лежа в темноте. Было уже очень поздно, когда она все-таки успокоилась и, все еще вздрагивая, прижалась к нему. Дыхание у нее стало легким, теплым и ровным, тело сбросило усталость, и она уснула.

Он тоже начинал засыпать.

Но в тот момент, когда глаза его устало закрылись и он начал проваливаться в сон, до него донесся какой-то странный звук. Тихий сигнал чьего-то присутствия в комнате – и чьего-то просыпания. Его издал маленький, розово-резиновый ротик.

Ребенок.

Потом он заснул.

Утром комната была залита ярким солнечным светом. Элис улыбалась.

Дэвид Лейбер склонился над кроваткой, держа в руке наручные часы.

– А ну, смотри-ка, малыш. Посмотри, какие блестящие. Красиво? Да. Да. Красиво. Блестят. Очень красиво, да?

Элис улыбалась. Она сказала ему, чтобы он летел в Чикаго, а она постарается быть храброй девочкой. И пусть он не волнуется. Она позаботится о ребенке. Да, да, она позаботится, она решит все проблемы. Последние слова она произнесла как-то по-особому, с нажимом, но Дэвид Лейбер не обратил на это внимания.

Самолет вместе с Лейбером улетел на восток. Небо, солнце, облака – и вот над горизонтом показался Чикаго, и Лейбер окунулся в череду заказов, планерок, банкетов, визитов, телефонных звонков, споров на конференциях и обжигающих глотков кофе в короткие минуты перерыва. Элис и малышу он каждый день отправлял короткие трогательные письма и телеграммы.

На шестой день его отсутствия дома, вечером, раздался звонок по междугороднему телефону. Лос-Анджелес.

– Элис?

– Нет, Дэйв. Это Джефферс.

– Доктор!

– Плохие новости, сынок. Элис заболела. Тебе лучше вернуться домой ближайшим самолетом. У нее воспаление легких. Я сделаю все, что смогу, мой мальчик. Плохо, что это случилось так скоро после рождения ребенка. Ей потребуется много сил.

Лейбер уронил трубку на рычаг. Он встал, не чувствуя под собой ни ног, ни рук, ни тела. Гостиничный номер расплывался и распадался на части.

– Элис, – сказал он, почти вслепую пробираясь к двери.

Самолет полетел на запад, и появилась Калифорния, и там, в крутящихся кругах металлических пропеллеров, уже вибрировала материализация лежащей в постели Элис и доктора Джефферса, стоящего в солнечном свете у окна. И нереальность происходящего (которую ощущал Лейбер с каждым шагом его ватных ног в сторону дома) становилась все более и более реальной, и когда он наконец добрался до кровати Элис, стала уже абсолютно неотвратимой.

Никто не произнес ни слова. Элис слабо улыбнулась. Потом Джефферс что-то сказал, но до Дэвида ничего не доходило.

– Твоя жена – слишком хорошая мать, Дэви. Она больше беспокоилась о твоем ребенке, чем о себе…

На щеке Элис два раза дрогнул мускул.

Она начала говорить. Сейчас она говорила все так, как положено говорить матери. В ее голосе не было ни гнева, ни страха, ни отвращения. Во всяком случае, доктор Джефферс ничего не уловил. Впрочем, он и не пытался.

– Ребенок не засыпал, – сказала Элис. – Я думала, он заболел. Он просто лежал в своей кроватке с открытыми глазами. А ночью начинал плакать. Очень громко. Плакал всю ночь, и опять всю ночь. Я не могла его успокоить. И не могла уснуть.

Доктор Джефферс кивнул.

– И довела себя до пневмонии. Сейчас она на сульфамидных препаратах, слава богу, опасность миновала.

Лейберу стало плохо.

– А ребенок, что с ним?

– Бодр, как всегда. И здоров как бык.

– Спасибо, доктор.

Доктор попрощался, спустился по лестнице, еле слышно открыл входную дверь и вышел. Все время, пока он уходил, Лейбер стоял и прислушивался, чтобы убедиться, что он действительно ушел.

– Дэвид!

Он повернулся на ее шепот.