Темный карнавал

– Это опять ребенок, – сказала она, – я очень стараюсь убедить себя, что все хорошо, что это просто я – идиотка. Но ребенок знал, что я слабая после больницы. Поэтому он и плакал ночами. А когда не плакал, вел себя как-то странно тихо. Я точно знаю – если бы я включила свет, он опять лежал бы там и… смотрел на меня.

Лейбер внутренне содрогнулся. Он вспомнил, как он сам увидел ребенка, когда тот лежал и не спал в темноте – не спал глубокой ночью, когда все младенцы обычно спят. Но он поспешно отогнал эту мысль. Это было уж совсем какое-то безумие.

Элис продолжала:

– Я хотела убить ребенка, Дэвид. Да, хотела. Прошел всего час, как ты уехал, и я вошла в его комнату и схватила его руками за шею. Стояла и держала. Но не смогла. Потом положила одеяло ему на лицо, перевернула его на живот, прижала и так оставила. А сама убежала.

Он пытался остановить ее.

– Нет, дай мне закончить, – хрипло сказала она, глядя в стену, – когда я выходила из его комнаты, я думала, что все будет нормально. Младенцы же часто умирают от удушья. Никто ничего не узнает. Но когда я вернулась посмотреть на него мертвого… Дэвид, он был жив! Да, жив, он перевернулся на спину, был живой, улыбался и дышал. И после этого я уже не могла к нему прикасаться. Я оставила его там и больше к нему не заходила. Не кормила, не смотрела на него и ничего с ним не делала. Может быть, за ним ухаживала домработница. Я не знаю. Все, что я знаю, – это что его плач не давал мне уснуть, и я всю ночь думала и ходила по комнатам. И что теперь я больна, – она почти закончила. – А ребенок лежит там и обдумывает, как ему лучше меня убить. Каким способом проще. Потому что он знает, что мне про него все известно. Я не люблю его, между нами нет никакой защиты и никогда больше не будет.

Она закончила. Сжалась в комочек под одеялом, а потом уснула.

Дэвид Лейбер долго стоял над ней, не в силах пошевелиться. Мозг как будто застыл в его голове, в нем не осталось ни одной живой клетки.

На следующее утро у него уже не было выбора, как поступить. Он пошел в кабинет доктора Джефферса и все ему рассказал. И выслушал то, что Джефферс терпеливо сказал ему в ответ.

– Давай не будем торопиться, Дэви. Вполне естественно, что матери иногда ненавидят своих детей. У нас даже есть для этого название – амбивалентность. То есть способность ненавидеть, одновременно любя. Влюбленные часто ненавидят друг друга. И дети ненавидят своих матерей…

Лейбер перебил его:

– Я никогда не ненавидел свою мать.

– Ты, естественно, никогда не признаешь этого. Люди не любят признаваться в ненависти к близким.

– Значит, Элис ненавидит своего ребенка.

– Правильнее будет сказать – у нее навязчивая идея. Она шагнула за грань простой, обычной амбивалентности. Операция кесарева сечения помогла появиться ребенку на свет, но при этом едва не лишила Элис жизни. Теперь она считает ребенка виноватым в том, что из-за него она чуть не погибла. И в своей пневмонии тоже. Она проецирует свои проблемы, обвиняя в них самый удобный объект, который можно использовать в качестве источника вины. Мы все так делаем. Спотыкаемся об стул – и проклинаем мебель, а не собственную неуклюжесть. Пропускаем удар в гольф – ругаем газон, или собственную клюшку, или марку мяча. В любой неудаче мы виним богов, погоду, фортуну… Все, что я могу тебе сказать, – это то, что я уже говорил тебе раньше. Люби ее. Это лучшее лекарство в мире. Не скупись на всякие приятные мелочи, чтобы показать ей свою привязанность. Дай ей почувствовать полную безопасность. Найди способ показать ей, какое это, по сути, безобидное и невинное существо – ребенок. Она должна осознать, что ее риск ради ребенка был не напрасен. Через некоторое время она успокоится, перестанет думать о смерти и полюбит ребенка. Если же в течение следующего месяца или около того она не придет в норму, дай мне знать – и я порекомендую хорошего психиатра. А теперь иди – и не забудь убрать со своего лица вот это выражение.

С наступлением лета все как-то успокоилось и улеглось. Лейбер работал, погружаясь в офисную жизнь и при этом не забывая заботиться о жене. Она, в свою очередь, совершала долгие прогулки, набиралась сил, иногда играла партию-другую в бадминтон. Эмоциональных срывов у нее почти не случалось. Кажется, ей удалось полностью избавиться от своих страхов.

За исключением одного случая. Это было в полночь. Внезапно прямо рядом с домом кто-то словно ударил в звонкие тамбурины. На самом деле это был всего лишь резкий порыв теплого летнего ветра, который пронесся по деревьям, но Элис проснулась, вся дрожа, и скользнула в объятия мужа. Он бросился утешать ее и спрашивать, что случилось.

– Здесь что-то есть, в темноте, – сказала она, – и оно наблюдает за нами.

Он включил свет.

– Тебе опять померещилось, – сказал он. – Ничего страшного, бывает. Все равно тебе уже лучше. Смотри, сколько времени ты смогла прожить без этого страха.

Когда он снова выключил свет, она вздохнула и снова провалилась в сон. Он лежал и думал о том, какое милое и таинственное создание он держит в своих объятиях.