Темный карнавал

Но на куклу он не обратил никакого внимания.

Он смотрел только на Элис, стоял и смотрел и не мог пошевелиться. Тело Элис, бледное, худое, нелепо изогнутое, лежало у подножия лестницы, как сломанная кукла, которая больше не хочет ни с кем играть.

Элис была мертва.

В доме стояла тишина, он слышал только стук своего сердца.

Она была мертва.

Он поднимал ее голову, он трогал ее пальцы. Он прижимал к себе ее тело. Но она не оживала. Ни на секунду. Не переставая повторял он вслух ее имя, снова и снова прижимал ее к себе, пытаясь вернуть ей тепло, которое она утратила. Но это не помогало.

Он встал. Кажется, он куда-то звонил. Он не помнил, как он звонил. И не помнил, как вдруг оказался наверху. Он открыл дверь детской, вошел внутрь и тупо уставился на кроватку. Его тошнило. Он с трудом мог что-то видеть.

Глаза ребенка были закрыты, но лицо было красным и влажным от пота, как будто он долго и натужно кричал.

– Она умерла, – сказал Лейбер ребенку, – она мертва.

После чего начал смеяться и смеялся тихим и странным смехом до тех пор, пока откуда-то из темноты не появился доктор Джефферс и не начал бить его по щекам.

– Приди в себя! Возьми себя в руки, сынок!

– Она упала с лестницы, доктор. Споткнулась о тряпичную куклу и упала. Я сам чуть не поскользнулся на ней прошлой ночью. А теперь вот…

Доктор встряхнул его.

– Док, док, послушайте, док, – начал бормотать Лейбер, – это действительно смешно. Я… я наконец придумал для ребенка имя…

Доктор ничего не ответил.

Лейбер закрыл лицо трясущимися руками.

– В следующее воскресенье я пойду его крестить… Знаете, какое я ему дам имя? Я… я назову его… Люцифер!

Было одиннадцать вечера. В дом вошла толпа каких-то незнакомых людей, а потом ушла, забрав из него самое важное, пламя его очага – Элис.

Дэвид Лейбер и доктор сидели друг напротив друга в библиотеке.

– Элис – не сумасшедшая, – медленно и отчетливо произнес Дэвид, – у нее были причины, чтобы бояться ребенка.

Джефферс вздохнул.

– Ну вот, теперь и ты. Элис обвиняла ребенка в своей болезни, а теперь ты обвиняешь его в ее смерти. Она ведь просто споткнулась об игрушку, не забывай. Ребенок здесь ни при чем.

– Вы имеете в виду Люцифера?

– Перестань называть его Люцифером!

Лейбер покачал головой.

– По ночам Элис слышала какие-то странные звуки. Какое-то движение в холле. Как будто кто-то шпионил за нами. А хотите знать, что это были за звуки, док? Я вам скажу. Их производил ребенок! Да-да, мой сын! Четырехмесячный малыш! Это он лазил по темным холлам и подслушивал наши разговоры. Вслушиваясь в каждое слово! – Он вцепился в подлокотники кресла. – А когда я включал свет, то ребенок… он же – маленький. Ему ничего стоит спрятаться за мебелью, за дверью, у стены – ниже уровня глаз.

– Немедленно прекрати! – потребовал Джефферс.

– Дайте мне сказать, что я думаю, – или я сойду с ума. Когда я уезжал в Чикаго… Кто не давал Элис спать, кто мучил ее и довел до пневмонии? Ребенок! А когда Элис не умерла, он попытался убить меня. Это же так просто: оставить игрушечную куклу на лестнице, а потом, ночью, вопить до тех пор, пока твой отец не проснется и не устанет слушать, как ты плачешь. И не спустится вниз, чтобы принести тебе теплого молока, и не споткнется. Очень простой трюк – зато какой эффективный. Со мной у него не вышло. А Элис он этим убил. – Дэвид Лейбер остановился, чтобы закурить сигарету. – Я должен был догадаться. Сколько раз я включал свет среди ночи и видел, что ребенок лежит с открытыми глазами. Известно же, что в норме младенцы почти все время спят. А этот – нет. Он не спал – он лежал и думал.

– Младенцы не умеют думать, – отрезал Джефферс.