Темный карнавал

– Да так бы и было! Если бы у ребенка не было идеального алиби. Если бы он не был защищен общепринятым, длящимся тысячелетиями медицинским культом. Так уж сложилось, и по вполне естественным причинам, что ребенок считается беспомощным. Он не несет никакой ответственности. А между тем он рождается ненавидящим. И с возрастом дела обстоят все хуже, а не лучше. Сначала ребенок получает какое-то количество внимания и материнской любви. Потом проходит время, и все меняется. Когда ребенок совсем новорожденный, он обладает огромной властью над родителями. Благодаря этой власти стоит ему заплакать, как они превращаются в идиотов и готовы бросаться к нему на каждый его чих. Но вот проходят годы, и ребенок чувствует, как его детская власть все больше ослабевает, ускользает от него – и, кажется, навсегда. Он понимает, что всю власть, которую он еще может захватить, он должен захватить прямо сейчас. Надо бороться за свое положение, пока для этого есть все преимущества. Потом-то будет уже поздно выражать свою ненависть. Нет, если уж наносить удар, то сейчас… И дальше этот ребенок от тайного осознания постепенно, с каждым днем, переходит к осознанию явному, он узнает все новые подробности – о статусе, о деньгах, о безопасности. Ребенок понимает, что с помощью денег он сможет наконец обеспечить себе теплую и комфортную утробу на одного. И что в реальности, если уничтожить отца, можно получить прибыль – учитывая, что страховые полисы на двадцать тысяч долларов выписаны на жену и ребенка. Нет, я признаю, что ребенок еще недостаточно взрослый для такой мотивации. Деньги пока выше его понимания (в отличие от ненависти). Денежный взгляд на вещи появится у него немного попозже, не сейчас. Но в основе его будет все то же – желание вернуться к теплому комфорту и одиночеству.

Голос Лейбера понизился почти до шепота:

– Как вы думаете, почему по ночам у моего милого малыша такое красное и потное личико, когда он лежит в кроватке? Почему он выглядит таким запыхавшимся? От плача? Нет. Это от того, что он очень старательно, мучаясь и пыхтя, вылезает из кроватки, а потом ползает на длинные дистанции по темным холлам. Милый малыш. Мне хочется его убить.

Доктор протянул ему стакан с водой и несколько таблеток.

– Давай ты не будешь никого убивать. А просто поспишь двадцать четыре часа. Поспишь и наверняка передумаешь. Выпей-ка вот это.

Лейбер выпил таблетки и дал отвести себя наверх, в спальню. Он плакал не переставая и почти не осознавал, как его укладывают в постель.

Доктор пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Оставшись один, Лейбер уже почти погрузился в сон, но вдруг услышал какой-то шум.

– Что… что это? – еле слышно спросил он.

В холле что-то двигалось.

Дэвид Лейбер уснул.

На следующее утро доктор Джефферс подъехал к дому Лейберов. Утро было доброе, и он пришел с намерением посоветовать Лейберу съездить за город и немного отдохнуть. По идее, Лейбер еще должен был спать у себя наверху. Джефферс дал ему успокоительного, которого хватило бы, чтобы отключиться как минимум часов на пятнадцать.

Он позвонил в дверь. Ответа не последовало. Помощники по хозяйству еще не пришли, было слишком рано. Джефферс попробовал открыть входную дверь и обнаружил, что она открыта. Он вошел и положил свой саквояж врача на ближайший стул.

Что-то белое промелькнуло и исчезло вверху лестницы. Настолько быстро, что Джефферс не заметил.

В доме стоял запах газа.

Джефферс взбежал по лестнице и ворвался в спальню Лейбера.

Лейбер лежал на кровати не шевелясь, а комната была наполнена газом, который с шипением вырывался из открытого клапана у основания стены возле двери. Джефферс закрутил его, затем поочередно распахнул в доме все окна и вернулся к телу Лейбера.

Тело было холодным. Он был мертв уже несколько часов.

Неистово кашляя, доктор выбежал из комнаты, глаза его слезились.

Нет, Лейбер не включал газ. Сам он не мог этого сделать. Он был под действием успокоительных таблеток и должен был проспать до полудня. Это было не самоубийство.

Или, может быть, все-таки?…

Минут пять Джефферс стоял в холле. Затем подошел к двери детской. Она была закрыта. Он открыл ее и прошел к детской кроватке.

Кроватка была пуста.

С полминуты он стоял над ней, будто колебался, а потом сказал, ни к кому не обращаясь:

– Понятно. Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться в свою кроватку – туда, где безопасно. Ты не планировал, что дверь детской захлопнется. Иногда такой пустяк, как захлопнутая дверь, может разрушить самые лучшие планы. Значит, я найду тебя где-нибудь в доме – там, где ты спрятался, притворяясь существом, которым ты на самом деле не являешься… – Доктор приложил руку ко лбу и слабо улыбнулся, он явно был не в себе. – Кажется, я говорю то же самое, что говорили Элис и Дэвид. Теми же словами. Но только у меня уже нет права на ошибку. Да, я ни в чем не уверен. Но у меня нет права на ошибку.

Он спустился вниз, открыл лежавший на стуле медицинский саквояж, достал оттуда что-то и зажал в руках.

В холле что-то зашуршало. Что-то очень маленькое и очень осторожное.

Джефферс быстро обернулся.