Читаем Темный карнавал полностью

– Мне пришлось делать операцию, чтобы привести тебя в этот мир. Но, похоже, теперь придется делать операцию, чтобы вывести тебя из него…

Несколько быстрых, уверенных шагов. И он поднял руку к солнечному свету.

– А ну-ка, смотри, малыш. Видишь, как блестит. Красиво, да?

Скальпель.

The Crowd

Толпа

Мистер Спаллнер закрыл руками лицо.

Все произошло за пару секунд: его куда-то несет, он слышит свой неожиданно красивый вопль и удар машины о стену, потом ее кувыркает в воздухе, словно игрушку, снова бросает на стену, а его – вышвыривает. После этого – тишина.

И начинает сбегаться толпа. Лежа на земле, он услышал ее топот уже издалека. Услышал, как люди торопливо бегут по летней траве, по тротуарной плитке, по асфальту проезжей части, и по звуку их шагов он мог бы определить их размеры и возраст. Они пробирались даже по кирпичам разрушенной стены, на которой в ночном небе зависла его машина, продолжая крутить колесами, словно нелепая центрифуга.

Было непонятно, откуда взялась вся эта толпа. Спаллнер изо всех сил старался оставаться в сознании, но лица толпы зажали его со всех сторон, нависли над ним, словно большие блестящие листья склонившихся деревьев. Хоровод из лиц, которые двигались над ним, сменяли друг друга, давили, глазели на него сверху, натужно вглядывались, пытаясь прочесть по его лицу время его жизни и смерти. Будто это не лицо, а солнечные часы (вернее – лунные), а тень от носа – стрелка, которая ложится на щеку и указывает время. Время дышать – или время не дышать больше никогда.

Ему казалось, что кольцо этой набежавшей неизвестно откуда толпы сжалось над ним быстрей, чем рефлекторно сжимается радужная оболочка глаза.

Сирена. Голос полицейского. Куда-то несут. Кровь течет у него изо рта, его заносят в «Скорую». Кто-то спрашивает: «Он умер?», кто-то другой отвечает: «Нет, не умер», а кто-то третий говорит: «Да не умрет он, не умрет». И он увидел лица этой толпы в ночи, и по их выражениям понял, что да, не умрет. Это было странно. Он запомнил лицо мужчины – худое, бледное, как луна. Мужчина сглатывал и кусал губы, как тяжелобольной. Еще там была какая-то женщина с рыжими волосами, слишком ярким румянцем и слишком красным ртом. И конопатый мальчик. И другие – старик с морщинистой верхней губой, старуха с родинкой на подбородке… Откуда, откуда они все взялись? Из домов, машин, переулков вспугнутого аварией местного мирка? Из каких-то других переулков, отелей, из проезжавших по дороге машин? Или просто материализовались из ничего?

Толпа смотрела на него, а он смотрел на нее. Они все категорически ему не нравились. Была в них какая-то вопиющая неправильность. Какая именно, он не мог понять. Но они были гораздо хуже, чем все то, что только что сотворила с ним его машина.

Двери «Скорой» захлопнулись. Толпа принялась заглядывать в окна. Он видел их – это была та самая толпа, которая набегает всегда, чтобы ни случилось, так быстро, что в это невозможно поверить, собирается в круг – и смотрит, заглядывает, щупает, глазеет, выспрашивает, мешает, показывает пальцем и своим бесстыдным любопытством нарушает покой человека в его боли.

«Скорая» тронулась с места. Он откинулся назад, но… лица продолжали маячить перед ним, даже когда он закрыл глаза.

И колеса крутились у него в голове целыми днями. Одно колесо, четыре колеса – и крутятся, и крутятся, и вертятся…

Спаллнер понимал, что тут что-то не так. Что-то не так с этими колесами, со всей этой аварией, и с топотом, и с этим людским любопытством. А потом, когда лица толпы смешались с колесами и что есть силы закружились перед ним все вместе, то тогда…

Он проснулся.

Солнечный свет, больничная палата, чья-то рука щупает ему пульс.

– Как вы себя чувствуете? – спросил врач.

Колеса исчезли, и мистер Спаллнер огляделся.

– Хорошо… наверное.

Он сразу попытался говорить. Об аварии.

– Доктор?

– Да?

– Эта толпа… она действительно была вчера вечером?

– Два дня назад. Вы здесь с четверга. Но с вами все в порядке. У вас все хорошо. Только не пытайтесь вставать.

– Эта толпа. И еще – эти колеса. Так ведь бывает, что человек после аварии немного… ну, немного не в себе?

– Иногда бывает, на какое-то время. Потом обычно проходит.

Он лежал и снизу вверх смотрел на врача.

– А бывает, что сбивается чувство времени?

– Бывает. Из-за панических состояний.

– Когда минута кажется часом, а час – минутой?

– Да.

– А можно я вам кое-что расскажу. – Он ощутил под своим телом кровать и солнечный свет на своем лице. – Только не думайте, что я сошел с ума. Знаю, я ехал слишком быстро. Я сожалею об этом. Я помню, как переехал через бордюр и врезался в стену. Я был ранен, не мог говорить. Но все же какие-то вещи запомнились. И больше всего – толпа. – Он замолчал ненадолго, а потом заговорил снова, потому что внезапно понял, что именно его беспокоит. – Толпа собралась туда слишком быстро. Уже через тридцать секунд после удара они все стояли надо мной и смотрели… ну разве это не странно, что они так быстро сбежались туда прямо среди ночи…

Перейти на страницу:

Все книги серии Брэдбери, Рэй. Сборники рассказов

Тёмный карнавал [переиздание]
Тёмный карнавал [переиздание]

Настоящая книга поистине уникальна — это самый первый сборник Брэдбери, с тех пор фактически не переиздававшийся, не доступный больше нигде в мире и ни на каком языке вот уже 60 лет! Отдельные рассказы из «Темного карнавала» (в том числе такие классические, как «Странница» и «Крошка-убийца», «Коса» и «Дядюшка Эйнар») перерабатывались и включались в более поздние сборники, однако переиздавать свой дебют в исходном виде Брэдбери категорически отказывался. Переубедить мэтра удалось ровно дважды: в 2001 году он согласился на коллекционное переиздание крошечным тиражом (снабженное несколькими предисловиями, авторским вводным комментарием к каждому рассказу и послесловием Клайва Баркера), немедленно также ставшее библиографической редкостью, а в 2008-м — на российское издание.

Рэй Брэдбери

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Лавка чудес
Лавка чудес

«Когда все дружным хором говорят «да», я говорю – «нет». Таким уж уродился», – писал о себе Жоржи Амаду и вряд ли кривил душой. Кто лжет, тот не может быть свободным, а именно этим качеством – собственной свободой – бразильский эпикуреец дорожил больше всего. У него было множество титулов и званий, но самое главное звучало так: «литературный Пеле». И это в Бразилии высшая награда.Жоржи Амаду написал около 30 романов, которые были переведены на 50 языков. По его книгам поставлено более 30 фильмов, и даже популярные во всем мире бразильские сериалы начинались тоже с его героев.«Лавкой чудес» назвал Амаду один из самых значительных своих романов, «лавкой чудес» была и вся его жизнь. Роман написан в жанре магического реализма, и появился он раньше самого известного произведения в этом жанре – «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса.

Жоржи Амаду

Классическая проза ХX века