Теория литературы. Проблемы и результаты

…истинное прустовское чудо состоит не в том, что пирожное, смоченное в чае, имеет тот же вкус, что и другое пирожное, смоченное в чае, и пробуждает воспоминание о нем; чудо скорее в том, что это второе пирожное воскрешает собой комнату, дом, целый город…[318]

Метафора (иногда называемая «образом») с давних пор считается фундаментальным познавательным приемом нашего мышления. Еще Джамбаттиста Вико и Жан-Жак Руссо гадали об образно-метафорическом характере первобытного языка, с помощью которого древние люди осваивали мир. Ольга Фрейденберг писала, что в архаической метафоре ее два члена расценивались не как «подобные», а как идентичные друг другу:

Современная метафора может создаваться по перенесению признака с любого явления на любое другое («железная воля»). Наша метафора выпускает компаративное «как», которое всегда в ней присутствует («воля тверда, как железо»). ‹…› Но античная метафора могла бы сказать «железная воля» ‹…› только в том случае, если бы «воля» и «железо» ‹…› были синонимами ‹…›.

В контексте образного мышления метафора исторически выполняла функцию понятия[319].

Познавательная функция метафоры активно изучается и сегодня, главным образом в рамках когнитивных исследований. Лингвист Джордж Лакофф и логик Марк Джонсон в книге «Метафоры, которыми мы живем»[320] показали, что наше повседневное мышление основано на плохо осознаваемых

метафорах: это принципиально иное понимание метафоры, чем в риторике, где любые фигуры по определению ощутимы. С точки зрения когнитивистов, метафоры регулируют нашу мысль подспудно, их не требуется оживлять, «остранять» усилиями художника. Лакофф и Джонсон обращают особенное внимание на ценностно значимые метафоры, связанные с пространственной ориентацией. Такая концепция метафоры интересна тем, что связывает мысль с телом. Наше тело занимает некоторое место в пространстве, поэтому нам приходится оперировать мотивами внешнего и внутреннего (вместо «ум» мы можем сказать «голова» – впрочем, это не метафора, а метонимия); наше тело вертикально ориентировано, поэтому нам важно любое противопоставление верха и низа – верх считается лучше низа, и отсюда, например, метафора «провала»; тело движется по нашей воле, поэтому для нас ценностно значимо движение вперед или назад («наступление» / «отступление»). В таких фигурах мысли происходит вторжение телесного опыта в дискурсивную деятельность – то есть не столько семиозис, сколько телесный мимесис, непосредственное формирование дискурса опытом тела (см. о нем ниже, § 35). Когнитивная теория метафоры противостоит структурной семиотике, так как телесный мимесис имеет неструктурную природу; не случайно эта теория сложилась в момент упадка структурализма. Она выходит и за рамки теории литературы: художественное применение метафоры является лишь частным случаем ее функций.

Приходится различать, как это предлагал Джонатан Каллер, два вида метафор или два способа понимания метафоры – via philosophica и via rhetorica[321], то есть метафора бывает когнитивной и риторической. В когнитивной метафоре акт замены происходит в пространстве между знаком и референтом (вещью), поэтому он является актом познания – новый предмет именуется уже известным словом, и так мы вырабатываем новые понятия. В риторической метафоре акт замены происходит между разными значениями одного слова или выражения, в отсутствие реальных вещей, поэтому здесь не образуется нового знания, а лишь обогащается и украшается язык. Для художественной литературы специфично скорее использование риторических метафор.