Теория литературы. Проблемы и результаты

Сходную модель исторической судьбы повествования предлагал Вальтер Беньямин. Его статья «Рассказчик» очень богата идеями; здесь нас интересует только проводимое в ней различие между чистым рассказом и современным нарративным сообщением, которое Беньямин называет информацией

(в газетно-журналистском смысле слова). Историческая эволюция ведет прочь от чистого рассказа: раньше истории рассказывались сами собой, сегодня же это стало трудным делом, и с ним мало кто справляется. «Мы все реже встречаемся с людьми, которые в состоянии что-то толком рассказывать»[331]. Фронтовики Первой мировой войны были неспособны поведать о своем военном опыте; и вообще сегодня мы редко оказываемся в житейской ситуации, где рассказывается история в чистом виде – отрешенно, без заботы об убедительности, о самовыражении и т. д. Чистый рассказ обычно сообщает о событиях, происходивших далеко и / или давно, обладающих авторитетом независимо от возможности их проверить; напротив, в информации важны источники фактов и оценка их достоверности. В чистом рассказе события довлеют себе, мы усваиваем их не только без проверки, но и без интерпретации, не пытаемся искать за ними что-то иное – систему документальных источников или систему морально-психологических представлений, обеспечивающих правдоподобие истории. Оттого в таких повествованиях легко переплетаются «реальные» и «чудесные» происшествия, самые невероятные истории рассказываются так же, как и заурядные бытовые анекдоты. Рассказчик не выражает собственных эмоций и не анализирует чужих, а герои совершают непредсказуемые, парадоксальные поступки.

Непредсказуемость поступка, не соответствующего своим мотивам и обстоятельствам, составляет характерный признак психологического

повествования[332]. Психологизм в рассказе возникает не тогда, когда переживающий горе персонаж плачет, а когда от горя он начинает, например, хохотать; и психологический анализ как раз призван объяснить, редуцировать парадоксальность такой реакции (в § 27 мы встречали сходный процесс в жизни риторических фигур). Напротив того, Вальтер Беньямин выделяет такой рассказ, где нет психологической редукции. Психологическая проза и чистое повествование различаются как нарративные режимы с объяснениями

и без объяснений.

Подробнее.

У Геродота («История», III, 14) египетский царь Псамменит, побежденный и плененный Камбисом, молча глядит на позор и гибель своих детей, но неожиданно начинает плакать при виде «одного из старых застольных друзей», оказавшегося в нищете. «Геродот ничего не объясняет, – комментирует Беньямин. – Его сообщение очень скупо. Поэтому данная история из времен Древнего Египта способна спустя тысячелетия вызывать у нас удивление и размышление»[333]. Доказательством тому «Опыты» Монтеня (I, II), который, приведя рассказ Геродота, начинает гадать, почему пленный царь реагировал столь странным образом. Беньямин излагает обоих авторов по памяти: на самом деле Геродот тоже объяснял поведение Псамменита (приводя его же собственные слова), и именно это объяснение повторил за ним Монтень, далеко не столь подробно, как изложено в статье Беньямина. Ненамеренно искажая тексты, последний стремится резче противопоставить два идеальных типа повествования – простое сообщение фактов без всяких комментариев и психологизирующий рассказ, где одно объяснение громоздится на другое.

Важным свойством чистого рассказа является его устная воспроизводимость, то есть такое повествование функционально сближается с фольклорным, слушатель которого в дальнейшем сам становится рассказчиком:

И чем естественней рассказчик удерживается от психологической детализации, тем выше их [рассказываемых им историй] шансы на место в памяти слушающего, тем совершеннее они связываются с его собственным опытом, тем с большим желанием он рано или поздно перескажет их другим[334].