Теория литературы. Проблемы и результаты

Итак, Бурдье изучает деятельность писателя в рамках специфического литературного пространства, а не социального универсума вообще. В XIX–XX веках обычной ошибкой социологического литературоведения, особенно марксистского, было объяснять творчество писателя неспецифическими социальными факторами, такими как его классовое происхождение и / или позиция в классовой борьбе. Как показал опыт, такая «трансцендентная» социология литературы оказывается беззащитной против идеологической догматики; более перспективна социология «имманентная» (термин В. Эрлиха – см. § 10), изучающая посредующие инстанции между общесоциальными процессами и оборотом литературных текстов. Личность и текст, писатель и автор соединяются в социальной реальности, но не в социуме вообще, а в его конкретной подсистеме под названием «литература».

Вместе с тем намеченная Пьером Бурдье типология писательских стратегий как раз не специфична для собственно писательских карьер. Она равно применима и к литераторам, и к художникам, независимо от словесной или несловесной специфики их творчества, что и объяснимо: те и другие суть разные виды авторов.

Более того, эта типология охватывает и прочих агентов поля, которые уже не являются авторами, – например, журнальных редакторов, издателей или, для художественного поля, галеристов, музейщиков, коллекционеров. Две стратегии писательского успеха ничем не отличаются от двух издательских стратегий: торопливо печатать сиюминутные бестселлеры или копить шедевры, которые еще нескоро окупятся. Модель литературного поля редуцирует творческую деятельность к экономической.

Из этой общей модели Бурдье делает некоторые конкретные выводы, которым посвящена вторая, методологическая часть его монографии «Правила искусства». Первый из них – гипотеза о «гомологии между пространством литературных произведений, определяемых в их собственно символическом содержании, а особенно в их форме,

и пространством позиций, занимаемых в поле производства»[131]

. Литературные формы определенного исторического момента распределяются так же, как и социальные позиции литераторов, – по категориям авангарда / традиции, высокой / массовой словесности. Это относится не только к произведениям типа «Воспитания чувств», где действие происходит в литературной среде, но и к литературе вообще. Например, формы французской поэзии конца ХIХ века располагаются между двумя полюсами – александрийским стихом и верлибром, то есть между полюсами консерватизма и авангарда, по отношению к которым ориентируются все остальные поэтические формы, соотносимые в плане литературы и политики. Бурдье делает шаг вперед по сравнению с традиционной филологической практикой: историки литературы часто объясняют художественные тексты литературной борьбой и полемикой, в ходе которой они создавались; но обычно речь идет об окказиональных воздействиях, причем односторонних («литературный быт» влияет на текстуальные факты), здесь же постулируется глобальное структурное соответствие двух аспектов или подсистем литературы – текстуальной и социальной, связанных не каузальным, а именно структурным отношением. Это сильная, нетривиальная гипотеза, доказательство которой у Бурдье не доведено до конца.

Гомология, о которой идет речь, затрагивает не только производство собственно литературных текстов, но и металитературный дискурс критики, включая деятельность теории литературы, которая отвечает общей тенденции автономного поля к рефлексивному самоочищению. Многие ее категории – это заново отрефлектированные термины литературной борьбы, изначально использовавшиеся одними школами и направлениями против других. Когда-то они могли служить обвинениями и презрительными кличками, но затем, по мере забвения своего генезиса, обретают нейтрально-академическое значение: таковы понятия «искусство для искусства», «декаданс», «реализм» (последний в пору возникновения термина мог служить мотивировкой судебного приговора – например, на процессе Флобера по делу о «Госпоже Бовари»). Эти пейоративы затем подхватываются самими осуждаемыми, превращающими оскорбление в самоназвание, а далее попадают в руки теоретиков, избавляясь от оценочных коннотаций и стабилизируясь в более или менее формализованных понятиях (но все же никогда не формализуясь до конца). Таким образом, теория литературы не свободна от соучастия в истории литературных репутаций, она более или менее сознательно оперирует категориями литературной борьбы, если не сегодняшней, то вчерашней. Оттого эти понятия так трудно свести в систему: их возникновение было обусловлено не только познавательными, но и конъюнктурно-конкурентными задачами, и их невозможно до конца «отмыть» от полемической ангажированности.

Второй вывод Бурдье возвращает нас к проблеме писательской биографии. Самый статус писателя (а стало быть, и «право» на литературную биографию) формируется работой литературного поля, как результат конкурентной борьбы: