Теория литературы. Проблемы и результаты

Развивая ту же мысль, Пьер Байяр написал практическое наставление с провокативным заголовком «Как разговаривать о нечитанных книгах?»[152]. Такие разговоры, доказывает он, нечто большее, чем блеф, когда говорящий пытается блеснуть ложной эрудицией; в них отрабатывается важный навык образованного человека – умение локализовать текст в пространстве культуры (опознавать его жанр, направление и т. д.) и выделять в нем общую структурную схему, каковую можно усвоить и понаслышке, без чтения. В ходе обсуждения прочитанных, нечитанных, (полу)забытых и т. п. текстов наша работа с ними приобретает коллективный характер. В конечном счете мы все вместе

читаем книги (включая те, которых кто-то из нас по отдельности не читал), совместными усилиями вычленяем в них то, что останется в нашей общей памяти. Читатель, который не читает, – это аналог писателя, который не пишет (см. § 13): свою литературную активность он осуществляет вчуже, посредством других людей, читающих за него.

§ 15. Имплицитный читатель

Функциональный взгляд на чтение позволяет предположить и другое – что функции чтения заложены в структуре самого текста. Как признавал Барт в «Смерти автора», «читатель – это человек без истории, без биографии, без психологии, он всего лишь некто,

сводящий воедино все те штрихи, что образуют письменный текст»[153]. Иными словами, это абстрактно-безответственная фигура, его свобода ограничена контролирующим его чтение текстом, является «поднадзорной» свободой[154]

. В современной теории читатель, подобно автору, тоже «умаляется», вписывается в текст, становится «имплицитным». Соответственно он поддается изучению традиционными методами литературного анализа: его не обязательно хватать за руку на улице и снимать с него показания или портрет, его можно выслеживать в самом тексте. Эмпирических читателей изучают социологи, как и писателей в рамках литературного поля, выясняя эволюцию общественных настроений и вкусов. Напротив того, имплицитный читатель фокусирует в себе смыслы и языки текста, он имеет не социальную, а знаковую природу. Иногда автор даже открыто изображает, объективирует его, включая в свой текст более или менее комическую фигуру персонажа-интерпретатора, высказывающего очевидные и недалекие гипотезы о том, как устроена литература и как следует ее читать. Так делает, например, Чернышевский в романе «Что делать?»: эта книга не является художественным шедевром и не задумывалась в качестве такового, но она может служить отличной действующей моделью романа ХIХ века, со всеми его типичными приемами, и для их металитературного «обнажения» в него введен «проницательный читатель», носитель рутинной программы чтения данного жанра.

Промежуточный уровень между внешне-эмпирическим и внутритекстуальным читателем образует читательская аудитория текста, состоящая из реальных лиц, но в то же время формируемая и организуемая самим текстом. Юрий Лотман анализировал ее, исходя из оппозиции публичного

и интимного. Публичные (обычно письменные) и интимные (часто устные) тексты по-разному моделируют объем памяти адресата: в первом случае это абстрактный собеседник, лишенный специальных знаний и владеющий лишь общеязыковой компетенцией, а во втором – человек близко знакомый говорящему, понимающий с полуслова, ему не нужно все объяснять, и в общении с ним можно использовать домашнюю лексику, намекать на малоизвестные публике обстоятельства. Структура текста показывает, к какому идеальному адресату он обращен; если он попадет к «неправильному» читателю, то покажется ему либо непонятным (когда человек «с улицы» пытается читать текст, полный кружковых намеков), либо скучно-тривиальным (когда текст, написанный «для всех», читают в кругу близких друзей). Таковы две крайние позиции, и на оси между ними размещаются все тексты культуры – не только художественные, но и научные, властные, бытовые: либо изложение идет конспективно, сокращая подробности, либо движется шаг за шагом, не опуская ни одного пояснения.

В художественной литературе отношения адресанта и адресата усложняются: они не заданы жестко, их можно варьировать и демонстративно нарушать. Объем памяти предполагаемого читателя становится переменным параметром текста. Скажем, автор стихотворного послания вводит в него подробности, заведомо известные формальному адресату (рассказывает его биографию и т. д.), фактически обращаясь к другой, более широкой и не столь осведомленной аудитории. В бытовой сфере сходным образом строятся заздравные речи и тосты: говорящий напоминает присутствующим вполне знакомые им факты биографии чествуемого лица, провозглашает их во всеуслышание, «городу и миру», чем подчеркивает высокое достоинство героя торжества.