Теория литературы. Проблемы и результаты

Примером противоположной стратегии служит, по Лотману, структурирование аудитории у Пушкина, вводящего в текст «Евгения Онегина» кружковые намеки и цитаты из неопубликованных текстов своих друзей, которых не может знать массовый читатель. Последнему тем самым внушают, что он каким-то образом причастен к узкому кругу знакомых автора:

Таким образом, пушкинский текст, во-первых, рассекал аудиторию на две группы: крайне малочисленную, которой текст был понятен и интимно знаком, и основную массу читателей, которые чувствовали в нем намек, но расшифровать его не могли. Однако понимание того, что текст требует позиции интимного знакомства с поэтом, заставляло читателей вообразить себя именно в таком отношении к этим стихам. В результате вторым действием текста было то, что он переносил каждого

читателя в позицию интимного друга автора, обладающего особой, уникальной общностью памяти с ним и способного поэтому изъясняться намеками[155].

Если от читательской аудитории (имплицитной, формируемой текстом) перейти к индивидуальному читателю (также имплицитному), то его деятельность можно моделировать согласно двум метафорам, которые могут встречаться и вместе у одних и тех же теоретиков. Первая из них сложилась в «континентальной» теории литературы – это метафора исполнения (exécution) или же восполнения, заполнения лакун; вторая возникла в англосаксонской теоретической традиции – это метафора читательского ответа

(не вполне совпадающая с понятием «читательского желания» у Барта – см. § 14).

Подробнее. Метафора исполнения уподобляет деятельность читателя игре музыканта, интерпретирующего чужое произведение и восполняющего моменты неопределенности, которые имеются в нотной записи (они могут затрагивать скорость и громкость звучания, длительность некоторых нот и пауз и т. п.). Такая деятельность разворачивается во времени, но, вообще говоря, не предполагает необратимости, накопления опыта: от новой интерпретации всегда можно вернуться к старой. Напротив того, метафора читательского ответа делает акцент на необратимости читательского переживания, где загадки сменяются разгадками, а читатель проходит некоторый непредвиденный герменевтический путь; не просто с героями происходят какие-то события, но самому читателю приходится давать ответы на ряд вопросов, задаваемых ему произведением. Поскольку обратимость и необратимость – признаки соответственно пространства и времени, то теория читательского ответа противостоит теории исполнения / восполнения как временная модель – пространственной. Время читательского пути – это время не синтагматической развертки текста, не сюжетного действия и тем более не исторического движения литературы, а индивидуальное время интерпретации, знакомства с текстом, когда мы еще не знаем, «чем все кончится» (или, наоборот, уже знаем это, перечитывая текст).

Метафора чтения как исполнения текстуальной программы идет не от лингвистики или семиотики, а от феноменологической философии и эстетики, от отмеченной выше (§ 4) «немецкой» традиции исследования литературы, изучающей преимущественно процесс чтения, а не письма. Феноменологическая эстетика литературы разрабатывалась польским последователем Эдмунда Гуссерля – Романом Ингарденом, размышлявшим об онтологическом статусе художественного произведения как субъективного образа реальности. Ингарден выдвинул идею неполной определенности, схематичности художественного текста и вообще произведения искусства: они не могут полностью, во всех подробностях представить изображаемый объект, в его образе всегда остаются пропуски – невидимые стороны нарисованной фигуры, непрописанные мелкие детали, недосказанные подробности в словесном описании.