Жанровое сознание поддерживается не «высокой» литературой, а массовой беллетристикой: в наши дни «лишь массовая литература (детективы, романы с продолжением, научная фантастика) соответствует понятию жанра, но это понятие не применимо к собственно литературным текстам»[223]
. В «Евгении Онегине» автор описывает читательские вкусы героини словами «ей рано нравились романы», – имея в виду жанр четко определенный как по своей форме (большое повествование в прозе), так и по своей тематике (любовные сюжеты, «опасные для сердца дев»). Напротив того, о нашем современнике мы вряд ли скажем, что он любит читать «романы», – это понятие ничего не скажет о его литературных пристрастиях; скорее мы выразимся шире, что этот человек просто «любит читать», «любит читать прозу»; или, наоборот, более узко – «любит читать детективы», «фэнтези», «дамские романы о любви» и т. д. Роман, став слишком всеохватывающей категорией, перестал служить для классификации литературы, зато эту функцию выполняют некоторые его разновидности, принадлежащие к массовой культуре. Жанровое мышление не исчезло, а сместилось с верхнего уровня словесности на нижний, где применяются четкие стереотипные формы, фиксирующие за каждым жанром устойчивые признаки тематики и конструкции. Точно так же в кинематографе понятиемЖанровая и «авторская» словесность нужны друг другу, заимствуют формы друг у друга. Так, чтобы текст «высокой» литературы мог восприниматься как осмысленное образование, а не хаотичное мельтешение оригинальных, но незнакомых и непонятных элементов, необходимо, чтобы в сознании читателя имелся устойчивый репертуар жанровых форм, с которыми соотносились бы, как фигуры с фоном, формы индивидуального творчества. Для правильного понимания оригинальных произведений нужно опознавать стереотипы, которые в них нарушаются. Конечно, эти стереотипы сохранились в старых текстах, но современные читатели обычно мало читают старую литературу (разве что по обязанности в школе); им необходима особого рода современная словесность, широко оперирующая стереотипами и обычно заимствующая их из литературы «высокой», разменивающая ее уникальные находки в повторяющихся клише. Она выполняет педагогическую, обучающую функцию (см. § 9). Именно потому, что у каждого из нас, даже если мы очень культурные читатели, есть память о стереотипных жанрах, мы можем по достоинству оценивать смешение и нарушение этих стереотипов. Каждый образованный читатель иногда бывает или когда-то был (например, в детстве) читателем литературы массовой, что и обеспечивает ему доступ к литературе высокой и изощренной. Массовая словесность особенно естественно потребляется именно в детстве – как обучение чтению; разумеется, не вся она подходит всякому возрасту по тематике и по формальной сложности, но в ней важна сама повторяемость сюжетов и схем: ср. многократное перечитывание книг и пересматривание фильмов детьми и подростками.