То, что растет

– Ну ладно. Думаю, сейчас нужно обсохнуть и возвращаться домой. Уже полдень. Что там у нас осталось? Пакеты с соком, сэндвичи, два куска пиццы… – Мой голос обрывается на высокой ноте. Речь превращается в странную игру в ассоциации на тему обеда, в которой участвует человек, страдающий биполярным расстройством. Я беру полотенце Оливии с Гарри Поттером и стряхиваю с него муравьев. – Было мило… – Я хочу добавить: «поболтать с тобой».

Женщина встает и быстро смахивает песок с ног, а затем говорит:

– Все хорошо. Подожди здесь, я отнесу ей полотенце. – Она берет полотенце Оливии из моих рук, а затем достает второе из моей пляжной сумки.

Она быстро выходит из тени, где мы сидели, а я стою, вытянув руку, словно хочу схватить ее, вернуть обратно, усадить на полотенце рядом с собой, продолжить болтать с ней, продлить это невинное развлечение. Здесь мы оба чувствовали себя защищенными. А теперь все, что произойдет дальше, кажется неотвратимым. И пока она уходит, и ее фигурка становится все меньше и меньше из-за расстояния и закона перспективы, я на мгновение загораживаю ее ладонью и устраиваю небольшое затмение. И теперь я больше не вижу ее, а значит, ее на самом деле нет, и я просто ее придумал. И это единственный сценарий, у которого не будет плохого конца.

Гул в голове усиливается, а перед глазами все плывет. Может, я и правда превращаюсь в ипохондрика, как всегда говорила Шеллс? Я открываю и закрываю рот, пытаюсь избавиться от заложенности в ушах, трясу головой, но ничего не помогает. Мышцы на шее напряжены и натянуты, а связки будто превратились в бамбуковые стебли.

Оливия выбегает из воды прямо в раскрытое полотенце, которое держит в руках женщина. Оливия не противится. Женщина целует ее в макушку, а затем закутывает в полотенце и начинает растирать.

Она говорит:

– Беги к папе. Он поможет тебе одеться. – Она заворачивает Оливию потуже в полотенце, убирает с лица пряди волос и заправляет их за уши. Женщина указывает на меня, сидящего на своем стуле, – а я только и делаю, что сижу и смотрю на них. Оливия начинает неуклюже взбираться вверх по песку, закутанная в кокон полотенца. Когда она добирается до меня, я вижу, что ее бьет дрожь. Зубы стучат друг о друга.

Я говорю:

– Лив, послушай, твои зубы не должны так стучать, они не для этого созданы.

– Я замерзла. – Она вытаскивает из-под полотенца одну руку и чешет за ухом. Волосы падают ей на лицо. Она не смотрит на меня. И я ее не виню.

– Давай одеваться. Поедим дома. Хорошо?

Я прикрываю ее полотенцем, пока она снимает свой раздельный купальник и натягивает на себя белье, шорты и футболку. Она по-прежнему вся мокрая.

Женщина все еще стоит на пляже. На расстоянии десяти футов вокруг нее – никого. Она словно человеческое воплощение круга на полях. Забавная шутка, можно было бы рассказать ей, – вот только это не шутка. Мне хочется схватить Оливию и бежать со всех ног. К черту машину и к черту этот город, просто бежать, не останавливаясь, пока не окажусь там, где меня никто не найдет, и тогда я, может быть, позвоню Шеллс и скажу, что мне бесконечно жаль.

Майкл выходит из воды, и женщина робко машет ему рукой. Он отвечает ей ухмылкой, показывая, что заметил ее, но не хочет разговаривать, по крайней мере, у всех на виду, однако все же рад встрече. Женщина в мгновение ока оказывается рядом с ним, накидывает на его уже начавшие раздаваться вширь плечи полотенце и украдкой обнимает за шею. Он уже почти одного роста с ней. Майкл говорит: «Перестань», но улыбается и издает короткий смущенный смешок. С растерянным видом он трет шею. Он всегда был рассеянным, нервным маленьким ребенком, а сейчас он – очаровательный в своей рассеянности нервный большой ребенок, прямо как Шеллс. Удивительно, как внешне и своим поведением он на нее похож. Майкл снимает с плеч полотенце и обматывает его вокруг головы. Женщина идет рядом с ним и толкает его бедром. Он смеется под своим импровизированным капюшоном из полотенца и снова говорит: «Перестань».

Я поворачиваюсь к ним спиной; не могу больше смотреть и не могу больше думать. Быстро сворачиваю «арбузное» полотенце, но делаю все неправильно, и вместо арбуза у меня получается бесформенный астероид. Я складываю оставшиеся детские вещи в зеленую пляжную сумку. Если я сейчас схвачу Оливию за руку и брошусь бежать, поймет ли Майкл, что он должен последовать за нами? Такое ощущение, будто левая сторона лица распухла, как от удара, и в то же время обвисла. Господи, неужели у меня инсульт?

Тень Майкла падает на меня. Он тут единственный, кто отбрасывает тень. Я думаю, что он один. Если она и здесь, то ничего не говорит. Я не стану ее искать. В какой момент все (и это существо, не знаю, что оно такое на самом деле… что я вообще наделал?.. Не знаю… не знаю…) превратилось в шоу ужасов? Или оно было шоу ужасов с самого начала?