Народу в пещере с каждой минутой прибавлялось, чувствовалось, что все чего-то ждут. И вот, наконец, по одному из туннелей к собравшимся вышел обыкновенный человек в необыкновенной одежде.
Все гости на мгновение замерли. С нескрываемым трепетом и почтением смотрели они на своего властителя, владыку тьмы, разглядывая его одеяние. На его тело была надета камиза[87]
из китайского шелка. Поверх нее накинуто безрукавное блио[88] из тонкого атласа с вышивкой золотой канителью по подолу и воротнику, с напуском над широким кожаным поясом. Голову мужчины покрывал огромный берет черного бархата с приколотым к нему страусовым пером. В довершение всего к правому плечу застежкой-фибулой был пристегнет короткий плащ, типа римского палудаментума[89] с меховой оторочкой по краям.Мужчина царственной походкой прошел к алтарю, возле которого возвышался массивный трон с высокой резной спинкой, и опустился на него, высоко задрав камизу. Под сводами огромной пещеры прокатился вздох облегчения, будто для гостей явление хозяина представлялось самым главным эпизодом в предстоящей мистерии. Перед троном сразу возникла живая очередь: все присутствующие должны были подойти к хозяину, поцеловать анус и правую руку.
Нельзя сказать, что сия часть мистерии не нравилась окружающим. Наоборот. Первыми к поцелую устремились дамы. Они, видимо, очень назойливо старались этим выразить свою преданность, потому что нескольких из них пришлось силком оттаскивать от хозяина. Это своеобразное приветствие затянулось на длительное время, так как демонов, ведьм, колдунов и прочей нечисти собралось видимо-невидимо.
Наконец приветствие окончилось, и за алтарем заиграл музыкальный оркестр. Кроме арф, клавесинов и скрипок мелодию поддержали несколько флейт и кларнетов. К трону подошла наша знакомая Лариса Степановна и по знаку владыки уселась на ступеньках.
Как ни осмеивают журналисты отчетно-выборные собрания, но без этого не обошлось и здесь. Владыка тьмы корявым перстом указывал на кого-нибудь из толпы, тот подходил к нему и отчитывался в проделанной работе. Дьявол выражал ему либо одобрение, либо недовольство. Любое проявление недовольства было чревато разрушительными последствиями. Самое легкое наказание – и проштрафившийся исчезал из поля зрения, превращаясь в небытие.
Однако некоторых владыка благосклонно прощал. Он выбирал из присутствующих попечителя, который был обязан следить за нечистью до следующего шабаша. Если же попечитель не мог уследить, то перед троном наказывали обоих: попечитель должен был насмерть загрызть подопечного на глазах у всех. А потом, чаще всего, и сам терял голову от молниеносного удара меча, которым палач хозяина, прячущийся позади трона, наказывал проштрафившегося. Спасти провинившихся не могло уже ничто, даже Бог, несмотря на то, что Он Всемогущий. Скорее всего, Господь никогда не влезал в разборки нечистой силы. Ведь истинная мудрость в том и состоит, что каждый должен заниматься своим делом.
После «разбора полетов» наступил час молодых: перед владыкой выстроились только что вступившие на путь поклонения Люциферу. Хозяин взял на себя труд лично побеседовать с каждым и дать отеческие наставления. Это считалось посвящением: неофит овладевал тайной силой и получал щит заступничества от других сил. После посвящения каждый исполнял под музыкальную какофонию танец на кресте, который бросался ему под ноги. После этого неофит плевал на крест и во всеуслышание произносил десять дьявольских заповедей, горевших огненными буквами на стене за алтарем:
Каждый из вновь обращенных подходил к столу, на котором лежал свиток договора, укалывал большой палец правой руки лежащим тут же ножом и делал отпечаток пальца на свитке.
Наконец, когда снова заиграла фривольная музыка, дьявол хлопнул в ладоши и неофиты выстроились в круг – лицами наружу, спиной внутрь – на площадке перед троном. Веселая часть шабаша началась с танца обращенных. Хоровод двигался против часовой стрелки все быстрее и быстрее, поскольку темп музыки увеличивался. Наконец, цепочка танцующих разорвалась. Они в изнеможении попадали на пол и прямо перед троном владыки тьмы принялись спариваться, оглашая пространство сладостными ахами и охами.