Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

Трезво оценивая современные события, владыка как мог противился не столько политическим, сколько социально-психологическим последствиям революции, доказательством чего вполне может служить произнесенное им 20 февраля 1905 г. в Исаакиевском соборе С.-Петербурга «Слово о Страшном Суде и о современных событиях». Противопоставляя революционным требованиям эволюционное движение вперед, инициируемое монархической властью, владыка, еще задолго до того, как насилие окончательно стало нормой жизни политических противников самодержавия, провидчески заявил: «но если Господь еще будет медлить Своим праведным судом, то будем умножать свои молитвенные воздыхания о том, чтобы Он не попустил простому русскому народу заразиться общественным омрачением, — чтобы народ продолжал ясно сознавать, кто его враги и кто его друзья, чтобы он всегда хранил свою преданность Самодержавию, как единственной дружественной ему высшей Власти, чтобы народ помнил, что, в случае ее колебания, он будет несчастнейший из народов, порабощенный уже не прежним суровым помещиком, но врагами всех священных ему и дорогих ему устоев его тысячелетней жизни — врагам упорным и жестоким, которые начнут с того, что отнимут у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончат тем, что будут разрушать святые храмы и извергать мощи Угодников Божиих, собирая их в анатомические театры»²⁴.

Слова вл. Антония скептически встретили представители тогдашнего лагеря богоискателей, например Д. С. Мережковский и В. В. Розанов. Последний, назвав волынского архиерея «воздыханцем», указывал на ошибочность недоброжелательства в предвидении. Дескать, когда будут «извергать» мощи, тогда и можно будет об этом говорить («как же судить вора, прежде чем он украл?»)²⁵. Ошибка логического посыла В. В. Розанова стала ясна спустя чуть более 12-ти лет, после прихода к власти большевиков. То, что понимал и, главное, чувствовал, вл. Антоний, поняли и те его оппоненты — из антибольшевистского лагеря, кто в годы Первой революции симпатизировал врагам престола. Но это была уже другая история.

Стремление не допустить развития событий по «демократическому» сценарию, в 1905–1906 гг. заставляло владыку высказывать резкие суждения (в частной переписке с единомышленниками он предлагал использование радикальных мер борьбы с революционерами). Так, 21 ноября 1905 г. в письме Б. В. Никольскому, одному из наиболее последовательных «правых» монархистов, Волынский архиерей указал, что частная инициатива не должна ограничиваться организацией думских выборов, «а должна начинаться с запаса оружием и с намечения себе тоже линчевания первоклассных артистов революции. Иные способы действования уже запоздали, мне кажется. Как духовное лицо, — развивал он свою мысль, — я не могу, конечно, принимать участие во внутренней воине, не могу поступить в Черную Сотню, да ее, к сожалению, и не существует, как учреждения организованного»²⁶

. Собственно говоря, на таких частных высказываниях владыки в советское время и строилась критика его взглядов как взглядов черносотенных и контрреволюционных. Последнее слово в комментариях не нуждается; что же касается термина черносотенец, то с ним не все так просто. Он давно стал нарицательным. В советской историографии слова «черносотенец» и «погромщик» были синонимами²⁷; исследователи подчеркивали, что «козырной картой черносотенцев был классовый антагонизм в национальном одеянии»

²⁸.

Очевидно, указываемое учеными обстоятельство — правильно, но не прилагательно к архиепископу Антонию.

Его «черносотенство» (если данное слово вообще к нему применимо) — совершенно иного свойства. Повторимся: это прежде всего окрашенный в патриотические тона монархизм, без примеси какого-либо национального толка. Не случайно, уже в 1906 г., в письме о Союзе Русского Народа владыка писал, что Союз — первое и единственное в России «чисто народное, мужицкое, демократическое учреждение. Ведь все толки в печати, и в Думе, и в Государственном Совете, и на митингах, все сантименты и ламентации о народе — ведь это сплошное лицемерие. До народа у нас нет никому дела. Вся наша революция и конституция, и четырехвостка[11] и все свободы — все это дело господское, господский спор, господская забава». По его словам, невозможно насчитать и тысячи клириков и монахов «которые сделали бы своею специальностью Русский Союз»²⁹. Здесь примечательно не только сказанное о Союзе Русского Народа как о демократическом учреждении, но и сам факт письма архиерея к Н. А. Бердяеву, человеку, всегда негативно реагировавшему на любые формы национализма и презиравшего таких деятелей как А. И. Дубровин. Это — принципиальный психологический момент, который, думается, невозможно игнорировать³⁰.