Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

Тогда же, по поручению съезда, вл. Антоний написал послание, обращенное к старообрядцам, призывая их вернуться в лоно Церкви-Матери. Он пытался доказать, что прошлыми гонениями на старообрядцев нельзя оправдать современного отделения от Церкви, призывая братьев-старообрядцев направлять свое противление и гнев не на Церковь, «а на дух мира сего, на дух безбожия, разврата и лжи, который одинаково враждебен и Церкви и старообрядчеству»⁴⁹. Понимание необходимости объединения для борьбы с враждебными христианству силами — вот основной лейтмотив выступления владыки. Он не был услышан. Ответом стало открытое письмо старообрядца А. И. Морозова, заявившего, что противники никоновских реформ никогда не отделялись от Церкви, что «государственная Церковь» в России находится под игом цезаропапизма, что господствующая иерархия «пропиталась многими заблуждениями латинского и протестантского характера» и т. п.

⁵⁰

Впрочем, важен не отрицательный ответ старообрядцев, а призыв вл. Антония к ним и его видение будущего Русской Церкви, как Церкви преодолевшей раскол XVII века, — с одной стороны, и оправдавшей церковно-политическую деятельность Патриарха Никона, — с другой. Все это, думается, было возможно лишь с учетом понимания владыкой особой роли монархической государственности в деле многовекового строительства православной России. Он был искренен в своем монархизме и эта искренность часто воспринималась современниками (прежде всего и преимущественно либерально настроенными) как «реакционность», стремление остановить время. Владыка, действительно, хотел остановить такое течение русской жизни, результатом которого могло стать обрушение здания православной монархии. С наступлением этого времени он боролся как православный полемист, обращая внимание и на политическую, и на церковную жизнь России.

В данном контексте, полагаю, можно увидеть и причины, заставившие Волынского архиепископа резко выступить против «имебожия», в 1912–1913 гг. породившего так называемую Афонскую смуту⁵¹. Владыка рассматривал «новое лжеучение, обоготворяющее имена», учитывая феномен времени. По его мнению те годы — время исключительного увлечения хлыстовством и русского народа и русского общества. «Полное неверие, — полагал владыка, — отжило свой срок. Людям жутко стало жить вне общения с небом, но приближаться к нему путем узким, путем Христовым <…> это тоже не для них, развращенных и расслабленных кажется не под силу». Другие, более легкие, пути приближения к Божеству, по его убеждению, это сектантство, магнетизм, необуддизм и хлыстовщина. Маловерующие жадно воспринимают все, «что идет вразрез со строгим учением Церкви, что обещает приближение Божества помимо церковного благочестия и без напряжения нравственного». По этой причине, писал архиепископ Волынский, за учение об имени Божии и ухватились столь многие: «одни по слепой ревности и упрямству, а другие по лености, сладостно предвкушая, как они скоро дойдут до той степени совершенства, когда им можно будет и служб церковных не выстаивать, и никаких молитв не читать, а только „носить в своем сердце имя Иисуса“»

⁵².

Как видим, для вл. Антония появление «имебожия» — своеобразный симптом морального и религиозного нездоровья общества, свидетельство возможных морально-нравственных пертурбаций негативного характера. Великое Афонское смятение вызывало искреннюю скорбь владыки, но никак не уменьшало его желание богословски развенчать новый еретический «догмат». Почаевский журнал «Русский инок» стал для критиков «имеславия» настоящей трибуной⁵³

. Не имея цели разбирать подробно взгляды вл. Антония по поводу «имебожия», хотелось бы отметить лишь одно: для него этот вопрос был как богословским, так и общественным, или, иначе говоря, актуальным с религиозно-нравственной точки зрения. И хотя некоторые церковные деятели (например, архиепископ Курский Тихон /Василевский/) полагали, что все дело было поднято газетными статьями Волынского архипастыря⁵⁴, называть его виновником произошедшего вряд ли уместно. Подчеркнем: владыка всегда был искренен, реагируя на самые сложные и важные проблемы русской церковной и политической жизни. Афонское дело как раз и было одной из таких проблем. Насколько прав (или нет) был вл. Антоний в данном случае не слишком принципиально, — он был открыт для полемики и, как полемист, всегда быстро реагировал на происходившее, стремясь не навязать, а доказать истинность своей точки зрения. Это, пожалуй, и было основным.