Если считать религиозный «рефлекс» (осенение себя в экстремальных ситуациях крестным знамением, например) показателем религиозности как таковой, то, безусловно, иваново-вознесенские рабочие могут причисляться к неверующим. Но только в этом случае, ведь замена «формой» «содержания» скорее демонстрирует кризис официальной религиозности, в которой ее («формы») нарушители были воспитаны с детства, чем говорит об идейном отказе от веры в Бога. Демонстрация собственного неверия стала в последнее добольшевистское десятилетие весьма распространенным явлением в русском обществе, прежде всего в социальных его низах. Суммированным выражением этого неверия можно считать фразу, всю масштабность которой оказалось возможным понять лишь после революционных потрясений 1917 г.: «Мы ваши храмы превратим в наши конюшни»10
. В течение 1906 г. приходская жизнь во многих местностях империи нарушилась. Члены комиссий Предсоборного Присутствия, ездившие на каникулы, сообщали, вернувшись в столицу, о распространении в приходах хулиганства, о прерывавшихся богослужениях, о толпах, собиравшихся возле храмов и оскорблявших верующих. К осени 1906 г. жизнь в приходах замерла11. Большую «лепту» в создание ненормального положения в православных приходах вносила молодежь, дававшая наибольший процент правонарушений12. Критика молодежи в то время постоянно сопровождалась указанием на ее религиозное равнодушие. На таком фоне апокалипсические страхи и предсказания не могут, как мне представляется, рассматриваться как нечто патологическое: нездоровая общественная атмосфера естественно порождала ощущение скорой развязки (хотя причины развязки ожидавшие ее видели по-разному). Так, С. А. Нилус уже в начале 1910-х гг. много писал о переживавшемся времени как о времени вселенской трагедии, будучи убежден, что избежать ее нельзя, можно только подготовиться к ней13. А редакция правого церковного журнала «Кронштадтский маяк» в конце 1910 г. даже поместила анонс, в котором читатели предуведомлялись, что в новом 1911 г. они смогут прочитать в «Кронштадтском маяке» «целый ряд статей, касающихся очевидной близости кончины мира»14. Действительно, предвоенные годы были временем, когда вопрос о безверии «официально православных» стал для Церкви исключительно актуальным и весьма широко обсуждался на страницах церковных изданий. Православные публицисты указывали на совершенно неудовлетворительное морально-нравственное состояние русского общества, его религиозный индифферентизм. «Привыкли считать простой русский народ религиозным, верующим, „богоносителем“, — отмечал публицист журнала „Приходский священник“ Н. Смоленский. — Это одно из благонамеренных, общепринятых мнений, которые люди принимают без проверки и убаюкивают ими свою совесть. Последние годы отчасти разбили эту иллюзию, но только отчасти. Не могли не бросаться в глаза повсюду теперь наблюдаемое отхождение крестьянского населения от храма, ослабление, особенно в молодом поколении, религиозно-нравственных начал»15.Журнал «Приходский священник» в те годы часто с сожалением отмечал трудно положение православных клириков, терявших прежнее уважение паствы: агрессивная среда, получившая революционную закалку 1905 г., постоянно давала себя знать — священники жаловались на участившиеся случаи оскорблений на улицах, в общественных местах16
. Социально-психологический интерес представляет и характеристика состояния пастырства, данная в 1912 г. священником М. Галкиным (после революции 1917 г. порвавшим с Церковью и в 1922 г. ставшим секретарем председателя Антирелигиозной комиссии). Будущий ренегат констатировал падение интереса к делам веры «во многих слоях нашего общества», отмечая, что в рабочем кругу встречается «уже явное глумление и над обрядностью, и над нашим православным пастырством»17. Доказав своей последующей жизнью, что до революции 1917 г. интерес к делам веры падал не только среди мирян, Галкин, тем не менее, в тот момент оказался правым, ведь морально-нравственный кризис, переживавшийся русским обществом, таил в себе серьезную угрозу и для Русской Церкви.