Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И продолжал он смотреть и любоваться красотою нагой девушки. О, какое чудо красоты! Ах, что видел он! Воистину, это было совершеннейшее из созданий, вышедших из рук Творца! О, какая дивная нагота! Черные глаза ее были прекрасны, и блеск их был ярче, чем у газели. Стройностью и гибкостью стана она превосходила арак[41]. Черные волосы ее были густы и темны, как зимняя ночь; ротик был подобием розы и печати Сулеймана; зубы напоминали молодую слоновую кость и нить жемчужин; шея ее была серебряным слитком; в ее животе были углубления, а на ягодицах — ямочки; ее пупок был достаточно большим, чтобы вместить унцию черного мускуса; ее бедра были тяжелые и в то же время твердые и упругие, как подушки, набитые страусиными перьями, а между ними в теплом и очаровательном гнезде как будто сидел кролик без ушей, и в эти террасы и воронковидные долины можно было упасть, чтобы забыть обо всех горестях жизни. Ее можно было принять за хрустальный купол, округлый со всех сторон и покоящийся на твердом основании, или за опрокинутую серебряную чашу. Именно о такой девушке сказал поэт:

Передо мною девушка предстала, одетаяСвоей красой, как пышными цветамиОдет бывает куст душистых роз,Гранаты-груди царственно алели.И я воскликнул: «Вот роза и гранат!»Но я ошибся — как я мог сравнитьТвои ланиты с розами, о дева,

С гранатами — бутоны нежной груди?!Они с тобой сравниться недостойны,Ведь всякий может розы ароматВ себя вдыхать или сорвать гранаты.Но кто хвалиться, девственная, может,Что до тебя коснуться он посмел?

Такова была девушка, в царственной наготе своей севшая на трон на берегу озера.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ПЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Такова была девушка, в царственной наготе своей севшая на трон на берегу озера.

Отдохнув после купания, она сказала подругам своим, лежавшим около нее на помосте:

— Дайте мне мое нижнее платье!

И молодые девушки приблизились и вместо всякой одежды накинули ей на плечи золотой шарф, на голову — зеленый газ и вокруг стана — парчовый пояс. Так одели они ее! И казалась она новобрачной и чудом из чудес! И Гассан смотрел на нее, спрятавшись за деревья террасы, и, несмотря на желание приблизиться, не в силах был сделать никакого движения, до такой степени овладело им восхищение и волнение.

А девушка между тем сказала:

— О царевны, уже наступает утро, пора подумать об отъезде, потому что край наш далек и мы успели отдохнуть.

Тогда они облекли ее снова в перья, сами оделись таким же образом, и все вместе улетели, осветив белизною крыльев своих утреннее небо.

Вот и все, что было с ними.

Остолбенев от изумления, Гассан следил за ними глазами и долго после того, как они исчезли, продолжал вглядываться в далекий горизонт, охваченный такою сильною страстью, какой не внушала ему ни одна земная дева. Слезы любви и желания потекли у него по щекам, и воскликнул он:

— Ах, Гассан, несчастный Гассан! Теперь сердцем твоим завладели дочери джиннов, сердцем, которым ни одна красавица в твоем родном краю не успела завладеть!

И, погрузившись в глубокую задумчивость, подперев щеку рукою, он произнес следующие стихи:

Какое утро свежею росоюТебя кропит, прелестная беглянка?

Одета светом и красой своей,Явилась ты, чтоб растерзать мне сердцеИ скрыться вновь. И люди еще смеютМне говорить, что сладостна любовь?!Ах, какова же будет горечь мирры,Коль эта пытка названа отрадой?!

И продолжал он вздыхать таким образом до самого восхода солнца.

Потом спустился на берег озера, бродил там и сям, вдыхая свежий воздух и в нем то, что осталось от их испарений. И томился он целый день в ожидании ночи, чтобы тогда снова выйти на террасу в надежде, что птицы возвратятся. Но никто не явился ни в эту, ни в следующие ночи. Доведенный до отчаяния, Гассан не мог ни есть, ни пить, ни спать, и страсть к незнакомке овладевала им и опьяняла его все с большей и большей властью. И потому он стал худеть и желтеть; постепенно лишался он сил и наконец упал в изнеможении на землю, говоря себе: «Сама смерть лучше такого страдания».