Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Мы можем только сказать царю, что за все время, пока мы прислуживали ей, купали, натирали благовониями, причесывали и одевали, мы ни разу не видели, чтобы она пошевелила губами, чтобы сказать нам: «Это хорошо, а это нехорошо». И мы не знаем, есть ли это презрение к нам, незнание ли нашего языка, или немота, но нам не удалось заставить ее вымолвить ни одного слова благодарности или порицания.

Услыхав эти слова невольниц и старых прислужниц, царь был до крайности изумлен и, полагая, что молчание это происходит от какого-нибудь тайного горя, захотел развлечь ее. С этой целью он велел созвать в ее залу всех женщин дворца и всех своих любимых наложниц, чтобы она забавлялась и играла с ними; и те, которые умели играть на музыкальных инструментах, стали играть, тогда как другие пели, плясали или делали то и другое зараз. И все веселились, кроме молодой девушки, которая по-прежнему неподвижно сидела на своем месте, опустив голову, скрестив руки, не смеясь и не говоря ни слова.

При виде этого царь почувствовал, что грудь его сжалась, и приказал женщинам удалиться. И он остался один с молодой девушкой.

Тогда, попытавшись еще, но безуспешно добиться от нее ответа или хоть одного слова, он приблизился к ней и принялся раздевать ее.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ПЯТЬСОТ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И тогда, попытавшись еще, но безуспешно добиться от нее ответа или хоть одного слова, он приблизился к ней и принялся раздевать ее. Сначала осторожно снял окутывавшие ее покрывала, затем одну за другой семь из разных тканей и разных цветов одежд, в которые она была облечена, и, наконец, тонкую сорочку и широкие шальвары с кистями из зеленого шелка. И тогда он увидел тело ее, блиставшее белизной, подобное в чистоте своей девственному серебру. И он полюбил ее великой любовью, и, встав, взял ее девственность, и нашел ее нетронутой и целой. И он радовался этому и наслаждался этим до крайности; и он подумал: «Клянусь Аллахом! Не чудо ли это, что все эти купцы оставили нетронутой девственность молодой девушки, столь прекрасной и привлекательной?!»

И царь так привязался к своей новой невольнице, что покинул ради нее всех других женщин дворца, прежних своих любимиц, и государственные дела и целый год прожил с ней, ни на минуту не утомляясь все новыми и новыми прелестями, которые открывал в ней каждый день. Но, несмотря на все это, ему по-прежнему не удалось добиться от нее ни единого слова или даже знака одобрения и хоть сколько-нибудь заинтересовать ее в том, что он делал с нею и возле нее.

Подумать только! И он совсем не знал, как объяснить это молчание и эту немоту. И он уже потерял надежду на то, что у нее когда-нибудь развяжется язык и он сможет беседовать с нею.

Но вот в один день среди других дней царь сидел, по своему обыкновению, возле своей прекрасной, но безучастной невольницы, и любовь его к ней была горячее, чем когда-либо, и он говорил ей:

— О желание сердца! О сердце сердца моего! О свет очей моих! Разве не знаешь ты, какую любовь я чувствую к тебе, не знаешь разве, что ради тебя покинул я и прежних любимиц моих, и наложниц, и дела государства моего, и сделал это с удовольствием, и далек от того, чтобы жалеть об этом?! Разве не знаешь ты, что из всех благ мира я взял на свою долю лишь тебя как единственную отраду жизни своей?! И вот уже более года, как я испытываю терпение души моей над причиной этой немоты и безучастности твоей и не могу отгадать ее! Если ты действительно нема, то дай мне понять это знаками, чтобы я оставил всякую надежду когда-нибудь слышать тебя, о возлюбленная моя! Если же нет, то да смягчит Аллах сердце твое и да внушит тебе в благости своей прервать наконец это молчание, которого я ничем не заслужил! Но если мне навеки отказано в этом утешении, то да угодно будет Аллаху, чтобы ты сделалась беременною от меня и подарила мне желаемого сына, который мог бы наследовать мой престол, завещанный мне моими отцами и дедами! Увы! Разве не видишь ты, что я старею одиноким, не имея потомства, и что скоро уже не смогу даже надеяться дать зачатие чреву молодой девушки, ибо буду слишком разбит бременем лет и печалью?! Увы! Увы! О ты, если ты испытываешь ко мне хоть малейшую жалость или расположение, ответь мне, скажи мне только, беременна ли ты или нет? Заклинаю тебя именем Аллаха над тобою! И тогда могу спокойно умереть.

При этих словах прекрасная невольница, которая, по своему обыкновению, слушала царя, не поднимая глаз и сжав руки на коленях, в полной неподвижности, внезапно в первый раз, с тех пор как вступила во дворец, едва заметно улыбнулась. Только улыбнулась и больше ничего.

При виде этого царь был до того взволнован, что ему показалось, будто весь дворец осветился молнией, блеснувшей среди мрака.

И он затрепетал в душе своей и возликовал, и, не сомневаясь более после этого знака, что она согласится говорить, он бросился к ногам молодой девушки и стал ждать этой минуты, воздев руки и полуоткрыв рот, как во время молитвы.