Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Не остается ли у меня еще чего-нибудь твоего?

Тот ответил:

— Нет.

Еврей сказал:

— Если так, то иди с миром!

И Халиф, не медля ни минуты, встал, взял свою пустую корзину, сеть и вернулся на берег моря.

Тогда, доверяя обещанию обезьяны с красивыми глазами, он закинул сеть, потом вытащил ее, но с большими усилиями, так как она была очень тяжела, и нашел ее переполненной рыбой всех сортов. И в это самое время проходила мимо женщина с лотком на голове и спросила себе рыбы на один динар; и продал он ей рыбу.

Потом подошел невольник и купил рыбы на другой динар. И так продолжалось до тех пор, пока не продал он рыбы на сто динаров в один этот день. Тогда беспредельно ликующий рыбак взял свои сто динаров и вернулся в свою жалкую хижину, близ рыбного рынка. И когда наступила ночь, он стал сильно беспокоиться о своих больших деньгах и, перед тем как растянуться на своей циновке, сказал себе: «О Халиф, все люди этого квартала знают, что ты бедняк, несчастный, ничего не имеющий рыбак. Теперь же ты обладатель ста динаров золотом. И все узнают об этом, и халиф Гарун аль-Рашид в конце концов также узнает, и в тот же день, когда в кошельке у него будет пусто, он пришлет к тебе свою стражу и велит сказать: «Мне нужно вот столько-то, я узнал, что у тебя есть сто динаров. Дай мне их взаймы». Тогда я сделаю самое жалобное лицо и буду жаловаться, ударяя себя по лицу, и отвечу: «О эмир правоверных, я беден, у меня ничего нет. Как могу я располагать такою баснословною суммою? Клянусь Аллахом, тот, кто сказал тебе это, — бессовестный лжец. У меня нет и никогда не будет такой суммы денег». Тогда, чтобы добыть от меня деньги и узнать, куда я их запрятал, он отошлет меня к начальнику стражи Ахмеду Коросте, который велит мне снять одежду и будет бить палками до тех пор, пока не признаюсь и не отдам свои сто динаров. Лучше же всего, чтобы вывернуться из такого скверного положения, не сознаваться. А для того чтобы не сознаваться, я должен приучить свою кожу к ударам, хотя, благодарение Аллаху, она и без того уже порядочно зачерствела. Но нужно, чтобы она и вовсе ничего не чувствовала, а то природная чувствительность может заставить меня сознаться под палками в том, в чем не желает сознаваться моя душа».

После таких размышлений Халиф уже не колебался и приступил к исполнению намерения, внушенного ему душой его. Он встал и сейчас же разделся донага…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ПЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А после таких размышлений Халиф уже не колебался и приступил к исполнению намерения, внушенного ему душой его. Он встал и сейчас же разделся донага, взял имевшуюся у него кожаную подушку и повесил ее перед собою на стену; потом, схватив плеть со ста восьмьюдесятью узлами, принялся ударять ею попеременно то по своему телу, то по кожаной подушке и кричать так, как будто он уже видел перед собою начальника стражи и принужден был оправдываться, отрицая обвинения. И кричал он:

— Ай! Увы мне! Клянусь Аллахом, о господин мой, это ложь! Ай! Большая ложь! Увы мне! Ай! Это солгали, чтобы погубить меня! Ох! Ох! Как чувствительна моя кожа! Все это лжецы! Я бедняк! Аллах! Аллах! Я бедный рыбак! У меня ничего нет! Ай, у меня нет ничего из презренных благ этого мира! Да, есть! Нет, ничего не имею! Да, есть! Нет, ничего не имею!

И продолжал он стегать то себя, то подушку; а когда ему было слишком больно, он забывал очередь и два раза подряд ударял по подушке; наконец он стал ударять по своему телу один раз на три, потом на четыре, потом на пять ударов.

Вот как было дело.

Соседи, слышавшие крики и удары плетью в ночной тишине, а также купцы того квартала наконец стали тревожиться и сказали себе: «Что же такое случилось с этим бедняком, что он так кричит? И что это за удары сыплются на него? Может быть, к нему забрались воры и хотят избить его до смерти?»

Крики, стоны и удары между тем не только не прекращались, но еще более усиливались, так что наконец люди вышли из своих домов и толпой сбежались к дому Халифа. Но так как они нашли дверь запертой, то и сказали себе: «Вероятно, воры вошли к нему с другой стороны, спустились с крыши».

И влезли они на соседнюю крышу и с нее перескочили на крышу Халифа и вошли к нему через верхнее отверстие. И нашли они его одного и голого, ударяющего то себя, то подушку плетью, воющего и уверяющего кого-то в своей невинности. И прыгал, и корчился он, как ифрит.

Остолбеневшие от удивления соседи спросили его:

— Что с тобою, Халиф? В чем дело? Удары, которые мы слышали, и твой вой взволновали весь квартал, и мы все проснулись и не могли спать! Да и теперь у нас у всех бьются сердца от страха!

Но Халиф закричал им:

— Чего вам всем от меня надобно? Разве я не хозяин своей кожи и не могу без помех приучать ее к ударам?! Разве я могу знать, что ждет меня в будущем?! Ступайте, добрые люди! Вам бы лучше также прописать себе такую порку. Вы не меньше меня можете подвергнуться незаконным поборам и притеснениям.