Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И пропела она эти строки таким дивным голосом, что птицы небесные остановили свой полет и стены дворца заплясали от восхищения. Тогда Сила Сердца оставила тамбурин и взяла тростниковую флейту, которую прижала к губам и тронула пальцами. И в эту минуту можно было бы сказать о ней словами поэта:

О девушка со сладкозвучной флейтой,Из тростника безгласного рожденной!К своим устам прижала ты ееИскусными и гибкими перстами,И под твоим дыханьем ароматнымВ ней зародилась новая душа!

О, дунь мне в сердце! Верь мне, отзоветсяОно звучней, чем флейта, чем тростникСо звонкими отверстьями, ведь в сердцеТак много ран (их более семи!) —И под одним твоим прикосновеньемРаскроются сейчас же все они!

И, восхитив присутствующих мелодией, исполненной на флейте, она отложила ее и взяла лютню, дивный инструмент, который настроила, потом прижала к себе, наклоняясь над его округлостью с нежностью матери, склоняющейся к ребенку, — и не осталось сомнения, что именно о ней и о ее лютне сказал поэт:

О девушка со сладкогласной лютней!

Твои персты на струнах бурю страстиТо порождают, то смиряют вновьВсе сообразно твоему желанью —Так под рукой искусного врачаКровь то польется из раскрытой жилы,То вновь течет, спокойна и ровна!Как хорошо под нежными перстами,

Звеня, трепещут струны этой лютниИ говорят, хоть слов людских не знают,Для всех людей понятным языком!

Потом исполнила она прелюдию в четырнадцати различных тонах и пропела длинную песню, аккомпанируя себе на лютне, и привела в восторг всех, кто видел ее, и восхитила всех, кто слышал ее.

Затем, после игры на различных инструментах и пения, Сила Сердца встала, полная грации и гибкости, и протанцевала. После этого она села и стала показывать разные фокусы с кубками и другие, и все это с такой ловкостью и искусством, что сама Сетт Зобейда, несмотря на свою ревность, досаду и желание мести, чуть не влюбилась в нее и не призналась в своей любви. Но она вовремя подавила в себе этот порыв, подумав, однако, в душе своей: «Конечно, аль-Рашида нельзя порицать за то, что он влюбился в нее».

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ПЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Конечно, аль-Рашида нельзя порицать за то, что он так влюбился в нее.

И приказала она невольницам подать угощение, и ненависть взяла вверх над ее первым чувством. Впрочем, она не вполне изгнала из сердца своего всякую жалость и вместо первоначального замысла своего отравить соперницу и избавиться от нее таким образом навсегда она удовольствовалась тем, что велела подмешать к лакомствам, предложенным Силе Сердца сильную дозу снотворного, банжа. И как только фаворитка прикоснулась губами к кусочку такого лакомства, голова ее запрокинулась и она впала в глубокий обморок. Притворившись огорченной, Сетт Зобейда приказала невольницам отнести ее в потайную залу. Потом велела распространить известие о ее смерти, происшедшей будто бы оттого, что она подавилась, слишком поспешно глотая пищу, и было устроено подобие торжественных похорон, и на скорую руку воздвигли великолепный памятник в дворцовом саду.

Все это происходило в отсутствие халифа. Но когда после приключения своего с Халифом-рыбаком он возвратился во дворец, то первой заботой его было спросить у евнухов о возлюбленной Сила Сердца.

И евнухи, которым Сетт Зобейда пригрозила повешением, в случае если они проболтаются, ответили халифу мрачными голосами:

— Увы, о господин наш, да продлит Аллах дни твои и да пошлет Он на голову твою счастье, которое предназначалось госпоже нашей Сила Сердца! Твое отсутствие, о эмир правоверных, привело ее в такое отчаяние и причинило такую печаль, что она не в силах была перенести его и внезапно скончалась. И теперь она почивает в мире Господа своего.

Услышав это, халиф стал бегать по дворцу как безумный, затыкая уши и спрашивая о своей возлюбленной у всех, кого встречал. И все встречавшиеся бросались плашмя на пол или прятались за колоннами. И пришел он в сад, где возвышался памятник над мнимой могилой любимицы его, и бросился он лбом на мрамор, и, простирая руки, залился слезами и воскликнул: