В Японию периода реставрации Мэйдзи: воспоминания о моей двухлетней государственной службе в Японии

А между тем власть диктаторов в Эдо рушилась и расползалась, «как гнилая рыба», не по дням, а по часам. Потеряв возможность заставить феодалов исполнять свою обязанность относительно периодического их появления в Эдо к нему на поклон, сёгун

счел за лучшее избавить их от сей обременительной обязанности вовсе. Вслед за революциею 1868 года и сама диктатура, и феодальные княжества были упразднены. По закону 1872 года Канагава была преобразована в один из губернских городов (кэн).

Таковым она числится и по сей день. И только губернатор города, обыкновенно выбираемый из лиц нового образа мыслей, совместимых с европейскими нравами и языком, давно уже предпочёл перебраться в Иокогаму, где живётся и удобнее, и веселее. Присутственные места, тоже, были перенесены туда же, поближе к консулам, в нарочно для того выстроенные, впрочем очень скромные и безвкусные, палаццо. Зато чайные и публичные залы, которыми Канагава славилась уже и в прежние времена, когда она служила станциею для кочующих полчищ склонного к разгулу шляхетного японского населения, расцвели новым, едва ли не еще более пышным цветом с тех пор, как неизменными посетителями явились всесветные моряки и приказчики торговых домов и контор Йокогамы. Sic ransit gloria mundi⁶⁰

.

Ничтожная деревушка богини «Поперек берега» (Йокогама Бэнтэн) взяла себе на содержание большой город, при котором она еще недавно числилась (официально же числится еще и до сих пор) ничтожным придатком. Столица шляхетного point d'honneur, феодальных парадов и торжественности преобразилась в столицу международного разгула и проституции. Но в своем нынешнем перерожденном виде Канагава едва ли менее прежнего заслуживает свое название «Золотой реки» или «Золотого дна» (в вольном переводе на наши нравы), так как денег здесь обращается ноне весьма много. Содержатели увеселительных заведений, все чистокровные японцы -- за европейцами тут признается только право гулять, но не селиться -- богатеют нещадно. И вместе с промышленным населением японских кварталов Йокогамы представляют чрезвычайно интересный тип населения, тщательно сохраняющего внешние формы старой японской жизни, но по духу уже преобразившегося в нечто очень сродное соответствующим им классам народонаселения западноевропейских городов. Город имеет вид довольства и расположен в красивой местности, но сам по себе не представляет ничего характерного и достопримечательного.

Зарисовки из окна поезда

Путешественники, которым удалось посетить Японию в то время, когда в ней еще не существовало ни европейского прогресса, ни железных дорог все утверждают, будто «большая токайдская дорога между Йокогамой и Эдо идёт, как бы, по одному сплошному селению». Впоследствии, когда мне не раз приходилось прогуливаться по этой красивой местности, я убедился, что в этом уверении нет чрезвычайного преувеличения. Впрочем, железная дорога тотчас за Канагава начинает уклоняться от большого тракта, но живописность зрелища выигрывает от того только больше. Некрасивые, пошлые японские постройки исчезают, по крайней мере в непосредственном соседстве, и путешественник чувствует себя как бы в поле. Налево тянутся вереницей живописные холмы с весьма разнообразными очертаниями, покрытые густою и необычайно свежею на вид растительностью. Порою они значительно понижаются, уходят волнистою линиею вдаль, к самому подножию знаменитой Фудзиямы (правильно именовать -- Фудзи-сан), -- совершенно идеальный по своей форме конус, которой сияет на горизонте, фантастически окруженный волнистою пеленою облаков. С сей стороны характер пейзажа несколько напоминает Каталонию к северу от Барселоны: та же резкость очертаний, не лишенных, однако, своеобразной гармонии, криптомерии, напоминающие взору своими, как бы окровавленными стволами, каталонские пробковые дубы. Направо раскинулось иное зрелище -- рябая поверхность моря с бегающими вокруг береговых и подводных скал белыми бурунами, уходящая все дальше, к самому горизонту. Весь берег утонул в зелени чрезвычайно раскидистых плакучих ив, составлявших самые живописные группы вместе с криптомериями, соснами и елями самых разнообразных пород, многие из которых так и дышали своим происхождением от лесов крайнего севера. Рядом с ними каждая влажная ложбина являлась поросшею банановыми пальмами, правда, не дающими в Японии спелых плодов. Но это не мешает им вносить свою тропическую ноту в японский пейзаж, которому именно это-то смешение тропических и полярных пород и придает совершенно особую, ни с чем не сравнимую физиономию. Деревья, общие в Японии с Европою, поражают здесь своею раскидистостью, густотою и свежестью зелени. То тут, то там -- небольшие кущи маленьких пальм вздымают свои верхушки над этим морем зелени, повсюду стремится ввысь стройный бамбук, вырисовывающийся то золотистыми фестонами на темном фоне хвойных дерев, то легким темным кружевом на дымчатом небе...