В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Знаете, когда я учился в гимназии, у нас, курсом старше, учился Федор Прове, толстый такой, глупый. Однажды принес две горсти древ­негреческих монет и всем раздал. Потом директор созвал нас и просил их вернуть, так как они были по неразумию взяты Федором из коллекции отца-заводчика. Так вот, а я учился с братом его — Андреем. Их было три брата. Андрей чем-то был похож на героев Жюль Верна. Я приготовил чай, закуски. Просил его рассказать о себе. Рассказал потрясающую жизнь. Выслушав его, спросил: «Вот теперь, когда все в прошлом, что вы носите в голове и душе? Обиду? Горечь?» Он ответил: «Если бы вы знали, как я ненавижу богатство!» Повторил это дважды. Вот его вывод.

Когда я сватал Татьяну Михайловну, у нее не было ничего, а я был завидным женихом, ибо ходил в рубахе ниже колен, так что о качестве штанов думать не надо было, имел «ремингтон» (потом продал за 18 рублей) и лохматый ковер. Работал же как одержи­мый. А теперь...

— Л.М., может все-таки вернуться вам к работе, взяв секретаря?

— Разворуют все и не справятся. Татьяна Михайловна знала весь роман, знала, куда какая вставка. Ковалев моего почерка не разби­рает. Грознова обременена семьей. Старикова? Она вся «там». От­носилась ко мне неплохо, но однажды стала расхваливать Марка Щеглова. А он написал обо мне развязную, демагогическую ста­тью, обличая за то, что я связал Грацианского с охранкой. Обли­чая, хорошо знал, что, не сделай я этого, мне не удалось бы сказать о наличии страшных людей. Знал, а упрекал. Так вот, она обиде­лась, и наши отношения закончились.

— А в существующем виде нельзя напечатать?

— Вы же знаете, что я не напишу хуже, чем могу. Без конца переписываю, пока не доведу до чистоты линотипа, не увижу связь, переход одного в другое, всех сечений. Треть жизни я отдал послед­нему роману. Быть может, я дурак, последний из писателей, кото­рый сидит годами над рукописью...

— Я пессимист. В конце XXI века на земле будет жить 120 миллиардов. Боюсь, что человечество будет само себя истреблять. В журнале «Знание — сила» я прочитал у Б. Рассела, что под руководством дураков, стараниями угодливых рабов человечество идет к са­моубийству.

Человечество не знает, куда идти, запуталось. Его запутали те, кто руководит. Самое главное определить, где, в какой точке разви­ли, находимся мы со всеми своими болями...

— Вы определили?

— Мне кажется, да. Помните у Беранже... «сон золотой». Важ­но, чтобы было убедительно... А в области неизвестного все правдо­подобно. Сегодня оптимисты опасны. Оптимист — это Иванушка- дурачок, веселившийся на похоронах.

Заговорили о текущей литературе. Л.М. положительно оценил «Память» Чивилихина. «Он великолепно знает материал. Но про­изведение несконструировано... Декабристы, современные исто­рики Востока, татары... Не органично. Хотел дать ему совет один и только намекнул, а автор уже взвился. Боюсь я давать советы. Один автор из беспризорников принес мне как-то рассказ «Гудок».

Я хотел сказать ему, что гудком в народе называют часть тела. Но не сказал и хорошо сделал. Потом этот писатель в годы войны по­лучил Госпремию».

Но советы... Одному сказал: «Вы бы записали то, что говорю, может, потом когда вам пригодится».

Говорил опять, что писал для Т.М., как высшего судьи. Заявил афористично: «Университет писателя — его творчество».

Провожая, сказал: «Здесь все насажено моими руками, кроме двух берез и сосны у входа. Валуны? Купил. Валялись там, где теперь телецентр». Замечательно говорил о шмелях в «боярских одеждах», великих тружениках.

Едва мы доехали, звонок, и Л.М. извинялся, что забыл предло­жить О.М. цветы.

Да, поразило нас начавшееся запустение вокруг Л.М. Я при­помнил романтику «опустевших дворянских гнезд». Он боится сто­рожа, который, по словам Л.М., «как чуть, меня злобно обклады­вает матом»...

«Полстраницы хорошего текста в день — это высшая удача», — сказал мне сегодня Леонов.

21 июня 1981 г.

Леонид Максимович рассказал о директоре завода, который пост­роил чудный санаторий с садом. Профилакторий. В нем лечат и от алкоголизма. Один из пьяниц — молодой человек — 20 лет. Нянечка уговаривает его поесть, погулять по аллеям. Он сидит истуканом, взор в пространство, никого не видит. «Ну, что ты такой?» — спрашивает она. «Устал я!» — отвечает он. «Ты, в твои годы? Стыдись!» «Устал». Это знаете, своего рода символ. Вся Россия устала. А почему?

Расскажу другую историю.